Евгений Войскунский - Полвека любви

Теперь я опять могу тебе писать. Почему я молчал так долго? При встрече я расскажу тебе обо всем подробно — слишком трудно об этом писать… В двух словах: было у меня увлечение. Это гнусно было с моей стороны, но… труднее всего на свете привести разум и чувство к общему знаменателю. Я повторяю — это было только увлечение, ни до чего серьезного не дошло. И все же у меня не подымалась рука писать тебе такие же письма, как прежде. Фальшь претила мне. Теперь все прошло — так же быстро, как и началось. И пишу я тебе теперь не по привычке, не потому что надо писать, а потому, что люблю тебя и только тебя, люблю глубоко и осознанно, потому что лучше тебя нет в мире — я не знаю такой другой.

Это было смятение чувств, реакция на долгую разлуку, — черт знает что.

Пойми меня, любимая, и — прости.

Знаю, то, о чем я написал, оставит у тебя горький осадок, тебе будет больно. Как хочется быть сейчас с тобою вместе, чтобы положить конец всему, что еще разделяет нас, чтобы назвать тебя своей женой, чтобы увидеть тебя счастливой и разделить с тобой это счастье. Помню, как ты шепнула мне однажды: «forever». Да, в этом счастье — только с тобой я найду его, моя любимая, бесконечно дорогая.

Сегодня Колька уехал в Москву. Ему дали отпуск на 2 недели. Я рад за него и не завидую — я взял себе за правило никому и ничему не завидовать.

Но после Кольки — моя очередь. Буду добиваться всеми силами и, быть может, в начале весны (раньше — вряд ли выйдет) возьму курс на юг, в родную сторону…

Из дневника Лиды:

21 декабря 43 г.

Мои отношения с Л. достигли кульминационной точки 1–15 декабря, а теперь все кончено между нами.

Что же это было? Я действительно убедила себя, что очень его люблю, и почти окончательно дала согласие стать его женой. Л. был счастлив, влюблен до безумия, внимателен.

Я чувствовала себя такой одинокой, покинутой, от Жени так давно не было ни слова, что мне казалось высшим счастьем — быть любимой, бесконечно, абсолютно, безумно любимой. В том, что Л. любит меня именно так, я не сомневалась…

Но вот случается следующая история: приезжает Аллин (Алла Кайтукова — моя соученица, умная, серьезная, развитая девушка) Виктор с пропуском для нее в Иран. Алла забывает о муже, целый день проводит с Виктором, забывает обо всем на свете, для нее существует только он. Виктор в отчаянии от измены Аллы, он плачет, уверяя, что или она будет его, или же он останется холостяком. Он предлагает ей ехать с ним тут же, но А. в нерешительности, т. к. слишком многим обязана мужу (в материальном отношении. Он одел ее с ног до головы). Она решает, что лучше будет, если она постепенно подготовит его к этому. Виктор в отчаянии уезжает, упрекая ее, удивляясь ей. После этого А. не вернулась к мужу.

Эта история поразила меня так, как будто все это произошло со мною. Я поняла, что не люблю Леву, что если Женя приедет, то я сойду с ума, я жить без него не смогу… Я поняла, что жить с человеком, не любя его бесконечно, нельзя, невозможно. Только большое чувство, настоящее, полное, взаимное делает брак счастливым. Я же не смогу восторгаться Л., преклоняться перед ним. Я чувствовала, что буду ему изменять, а это меня никак не устраивает…

Я не знала, как сказать об этом самому Л. Я рассказала ему историю с А., но он или не понял, или же притворился, говоря, что это глупая история… Но я осторожно заметила, что боюсь, как бы и у меня так не получилось, когда приедет Ж., поэтому я твердо решила до его приезда ничего не предпринимать. Л. это поразило, как удар молнии… Как мне было жалко его в эту минуту! Но что я могла сделать? Сказать решительно о том, что я его не люблю, я не могла. Пусть он сам поймет это. И он через день-два это понял и сказал, что нам надо расстаться. Боже, сколько неприятных разговоров пришлось мне выслушать, как мне было тяжело и жалко… Я плакала, Л. тоже плакал, успокаивал меня, уходя пожелал мне быть счастливой. Все же на след, день он как ни в чем не бывало пришел, в воскресенье также… Может быть, он решил, что я передумаю и снова буду с ним — не знаю…

11 января 44 г.

Новый год встречали очень скучно. Настроения у меня не было. Л. мне не нравился в этот день особенно. Кроме того, за 2–3 дня до этого я получила от Жени денежный перевод на 300 р. с такой милой и ласковой припиской, что я снова только о Жене и думала. Как мне не хватало его в этот день!..

2-го я получила обещанное большое письмо от Жени. Все, что угодно, но того, что я там прочла, я не ожидала. Правда, в глубине души я чувствовала, что что-то произошло, я ведь понимала, что Женя особенно ощущает потребность в физич. близости, и даже не сомневалась в том, что он как-то выходит из этого положения. Но т. к. это вполне естественно, то он и писать не должен мне об этом. Он же пишет, что у него было «маленькое увлечение»… Что это значит? Духовная или физическая близость? То, что он указывает, что «ни до чего серьезного не дошло», только вводит меня в заблуждение и еще больше расстраивает. Правда, в первую минуту я как-то обрадовалась, т. к. почувствовала себя менее виноватой. Но с каждым днем это соображение отходит на задний план, и остается горечь от сознания его измены. Мне кажется, что если бы это было не серьезное «увлечение» и он бы чувствовал это с самого начала, то он прекрасно продолжал бы мне писать, а об этом мог бы и не написать…

После этого я описала Жене мои отношения с Л…

За время отпуска Коли Никитушкина я здорово измотался. Тем более что остался в редакции совсем один: Борька Раевский, помогавший мне (он, кроме чтения корректуры, пописывал немного), загремел в штрафную роту. У него были свои счеты с Рашпилем, помощником коменданта Кронштадта, задерживавшим его на улицах города и грубо с ним говорившим. И однажды самолюбивый Борька с почты, куда относил тираж очередного номера «Огневого щита», позвонил в комендатуру, попросил к телефону Рашпиля и послал его — сами знаете, куда. Рашпиль, конечно, был сильно разъярен. Он предпринял энергичный розыск и довольно быстро дознался, кто ему звонил. Раевский пошел под трибунал и далее — в штраф-роту. В дальнейшем повествовании я вернусь к его судьбе.

Более всего тревожили меня Лидины дела. Ее отношения с Л.Г., описанные ею в письме, прямо-таки взывали о том, что мне нужен отпуск, хотя бы на одну неделю. Да еще история с ее пропиской. Я обратился к политотдельскому начальству — можно ли получить ходатайство к бакинским властям, чтобы Лиду прописали в родном городе. «А кто она тебе — жена? — спросил начальник политотдела, пожилой генерал-майор Быстриков. — Нет?» Он пожал плечами. Он хорошо относился к нам с Никитушкиным («двое старшин делают газету»). Но в данном случае ничем помочь не мог. Я попросил отпустить меня в отпуск. «Ладно, пойдешь, но не сейчас».