Евгений Войскунский - Полвека любви

К вечеру утих наконец ветер, заголубело небо, и наутро солнце воссияло так ярко, словно только что зажглось. Ну, сегодня-то найду оказию. Но залив, взбаламученный штормом, успокаивался медленно. Значит, не сегодня еще. А на завтра был назначен выход катера «большого охотника» в Хельсинки. Несколько часов я провозился с погрузкой на него злосчастных рулонов (потребовались звонки начальства разных рангов, переговоры с портовым начальством насчет подъемного крана и т. п.).

Солнце жарило вовсю, когда я, распаренный от зноя и забот, прикатил в Меривелью. Ленька как раз занес перо над листом бумаги, намереваясь настрочить передовицу, но я отговорил его от этого нелепого занятия и потащил купаться. Мы вошли в воду — брр, как холодна! А под ногами камни, камни, трудно идти, а идти надо довольно далеко, чтобы дойти до глубокого места, где можно поплавать. Ну его к черту, холодный Финский залив. Мы окунулись и поспешили на берег. Вот тут славно. Мы легли на гальку, подставив спины жгучему солнцу.

Море, и солнце, и запах водорослей — это всегда переносило меня в детство, в школьную юность. Я вспоминал наши поездки в приморское селение Бузовны — вот где было прекрасное купанье! Мягкий песок, теплая вода, безоблачно синее небо… Ты помнишь, Ли, как мы ездили однажды в Бузовны? Я учил тебя плавать, ты барахталась, лежа у меня на руках, и счастливо смеялась. В сущности, человеку нужно совсем немного для счастья…

Ранним утром я простился с Ленькой и поспешил на автобусную остановку, поехал в Таллин, а там — в Минную гавань, откуда должен был отойти катер.

С Борькой свяжешься — неприятностей не оберешься. Не следовало мне с ним, шебутным малым, выпивать. Да и разговор за выпивкой был, как бы сказать, пестрый.

— Знаю, ты скоро уедешь, — говорил Борька, отпивая из своей кружки спирт мелкими глотками, как чай. — И положишь на всех нас.

— На кого положу, а на кого — нет, — отвечал я.

— А на меня?

— На тебя — непременно. С прибором.

Борька шутки не принял.

— Это еще посмотрим! — закричал он.

— Конечно. На флоте ведь как? Сегодня ты кладешь, а завтра — на тебя. Ладно, хватит пить. Гриша придет из Дома Флота — оставим ему.

— Скажи еще — Котовичу надо оставить, — проворчал Борька. — Пошли в Дом Флота.

— Ты иди, если хочешь, а я…

— Сядешь за свою писанину, знаю. Чего ты все пишешь, пишешь? Писатель!

— Борька, заплюй свечку!

Это выражение вошло у нас в обиход после одной Гришиной заметки, в которой отмечались передовики боевой и политической подготовки, в их числе и краснофлотец Заплюйсвечка. Нам эта фамилия понравилась.

Все же Борька уговорил меня пойти в Дом Флота. Там в концерте самодеятельности должна была петь его девушка, краснофлотец, — кажется, ее звали Вера. У нее был приятный голос, и особенно хорошо, с чувством («под Шульженко») пела она популярную песню «Все стало вокруг голубым и зеленым…».

И уже полдороги до Дома Флота мы отмахали, как вдруг навстречу нам вышел патруль, а во главе его — сам комендант гарнизона Не-Помню-Фамилии. Конечно, мы ему откозыряли как надо. Однако капитан учуял — по походке нашей, а может, по запаху (спирт был зело пахуч), что мы, ну скажем так, не совсем трезвы. Он подозвал нас и спросил, откуда мы. Может, он, узнав, что мы из редакции, отпустил бы нас по-хорошему. Но у Борьки, как вы, наверное, помните, были сложные отношения с комендантами. Он высказался в том смысле, что нельзя мешать людям культурно проводить досуг. Я дернул его за штаны, но он не внял предостережению и продолжал с пьяной настойчивостью уверять коменданта, что мы намерены культурно отдохнуть в Доме Флота. Комендант нахмурился:

— Придержите язык, товарищ краснофлотец.

— А что я такого сказал? — воскликнул Борька. — Я говорю, мы идем культурно отдохнуть, а вы…

— А вот я отправлю вас на гауптвахту за то, что идете в нетрезвом виде.

— Товарищ капитан, — сказал я миролюбиво. — Нам вообще-то не обязательно в Дом Флота. Мы повернем и пойдем к себе домой.

— Ну и иди домой! — заявил Борька. — Вы его не хва… не задерживайте, товарищ капитан, он ни в чем не вино…

— Ты мне еще указывать будешь?! — совсем разгневался комендант.

Словом, мы таки схлопотали по пять суток, я — простого ареста, а Борька — строгого.

На гауптвахте — в бывшем каменном сарае, разгороженном на клетушки камер, — было холодно и довольно голодно. Что поделаешь, нарвались мы. Но пословица утверждает: тот не матрос, кто ни разу не сидел на «губе».

«Губа» и была, так сказать, финальным аккордом моей порккала-уддской жизни. Вскоре, в начале августа, пришел приказ о моем назначении редактором газеты бригады торпедных катеров в бывшей германской, а ныне нашей военно-морской базе Пиллау.

Простился я с недовольным капитаном Котовичем, с расстроенным Гришей Делюкиным, с бесшабашным Борисом Раевским. Простился с нашим белым домиком, окруженным кустами сирени. Простился с поселком Киркконумми, с лесной прохладой и отрадой, с тихой зеленой Суоми.

— Почему ты ушла от Раи? — спросил я.

— Ну, во-первых, потому, что она действовала мне на нервы, — сказала Лида. — Я последнее время старалась поменьше бывать дома, занималась в Публичке, страшно уставала. А во-вторых, приехали родители ее Бузика, скоро и сам Бузик приедет.

— Бузик. Это от слова «буза»?

— Наверное. А может, от «пузо». Словом, я перешла в общежитие. Комната большая, грязная, без удобств, но мне там лучше, чем у Раи.

— Ли, ты писала, что у тебя подозревали воспаление легких. Ты сделала рентген?

— Да, легкие в порядке. Но плеврит все же находят.

— Плеврита еще не хватало. Вот я устроюсь на новом месте и заберу тебя к себе. Я не дам тебе болеть.

— Забери, забери! Я безумно устала от поисков комнаты.

Мы лежали в комнате-клетушке, которую на двое суток нам уступила Мэри Фалкова. Она с мужем-киноинженером ушла в старую квартиру, где жила ее сестра Жанна, с которой Мэри не ладила. Мы с Лидой, бездомные, причиняли людям неудобства — это было крайне неприятно. Но что же делать, если в огромном городе не было у нас своих квадратных метров?

Вон уже и Миша Дудин, ханковский мой друг, получил комнату в доме-башне и забрал к себе из Москвы свою Ирину — они поженились. Мы с Лидой навестили их. Полкомнаты занимал огромный диван, который Миша назвал «Гангутом». На стекла окон были наклеены вырезанные из белой бумаги забавные фигурки. Очень весело, дружелюбно мы провели вечер у Дудиных. Опять Миша напомнил, что в Белоруссии есть город Лида, в котором надо непременно побывать.

— Устроюсь на новом месте, — говорю я, — и сразу оформлю тебе вызов. Ты приедешь ко мне. Можно ведь перейти на заочное отделение?

— Наверное, можно… Правда, диплом… Вся нужная литература здесь, без Публички не обойтись…