Евгений Войскунский - Полвека любви

Однако спали недолго. Один за другим мы просыпались и принимались чесаться и ругаться: клопы! Их тут, в щелях диванов, была, верно, целая дивизия.

— Не, — сказал один из моряков, старшина 1-й статьи, — не, я от них отбиваться не буду. — Он чесал под мышками. — А вот от Каунаса отъедем, как начну их в окошко выбрасывать — топайте теперь пешком до своего вокзала. А я посмеюсь над вами.

Последнюю фразу он сопроводил длинным многофигурным окончанием.

Медленно тянулась литовская ночь. Но вот наконец подали состав, и мы покатили в город Кенигсберг.

Бывшая благоустроенная Восточная Пруссия казалась необитаемой. Каменные островерхие дома глядели на нас пустыми глазницами выбитых окон. В канавах, деливших поля на ровные прямоугольники, валялась какая-то рухлядь. На разбитых стенах станционных зданий значились названия полуразрушенных городков — «Eidtkunen», «Insterburg», «Tapiau»…

Было уже за полдень, когда поезд въехал в Кенигсберг и остановился у разбитого перрона Южного вокзала. Сам вокзал был разрушен, его роль исполнял обычный пассажирский вагон без колес.

А вокруг, насколько достигал взгляд, громоздились холмы битого кирпича и щебня. Город был страшен. Я не видел Сталинграда, но думаю, что Кенигсберг был разрушен почти так же, как и волжская твердыня. Вот он, безумный апофеоз войны…

Как же из этого жуткого царства развалин выбраться на дорогу, ведущую в Пиллау?

Нам сказали: надо переправиться через Прегель и на той стороне города пройти к Северному вокзалу. Вроде бы оттуда пустили поезд на Пиллау. Проходами меж каменных нагромождений мы, четверо флотских, вышли к набережной. С брандмауэра уцелевшего дома огромными черными буквами кричала отшумевшая война: «Sieg oder Siberien!» [5] Победа или Сибирь! (нем.). А вот и местные жители — те, кому предназначались последние истерические выкрики геббельсовского ведомства. Две пожилые немки в платках, повязанных «гномиком», в темных платьях, и с ними девочка лет десяти с худым испуганным лицом вышли из пролома в развалинах и двинулись по набережной. Я обратил внимание: ноги у немок были распухшие. Не от голода ли?

Я окликнул их:

— Wo ist hier die Brücke? [6] Где тут мост? (нем.).

Они неразборчиво ответили, но одно слово я понял: «zerstürt» [7] Разрушен (нем.). . Все мосты через Прегель были здесь, в центре, разрушены. Что же делать? Тут бойкий старшина, давеча испугавший страшной угрозой каунасских клопов, разглядел на берегу, среди нагромождений мусора, черную лодку. Мы спустились, осмотрели ее. Вроде бы цела, только весел нет. Нашли обломки досок — сойдут за весла.

Ладно. Столкнули шлюпку на воду, вещички положили (у всех были парусиновые «морские» чемоданы), сели на банки, оттолкнулись. И принялись грести досками. Шлюпка шла неровно, норовя развернуться вдоль течения, но все же шла. Однако на середине реки в шлюпку стала поступать вода сквозь не замеченные нами щели в днище. То-то было радости. Бойкий старшина высказался длинно и сильно, по-боцмански. Мы с ним гребли что было сил, а двое других вычерпывали воду: один — армейским котелком, второй — собственной бескозыркой. Но вода прибывала, уже была нам по щиколотку. Чертов Прегель, холодный какой. Утонуть так глупо? Ну уж нет! Мы нажали, чуть жилы не лопались. Но доски все же не весла. Шлюпка принимала все больше воды, тяжелела. Почти доплыв до противоположного берега, она стала быстро погружаться. Мы выскочили из нее. Хорошо, что тут было уже мелко: по горло в воде, подняв над головой чемоданы, мы побрели к берегу.

Вот и переправились. Стуча зубами от холода, вылили воду из ботинок, выжали носки, выжали бушлаты. Кисеты с табаком у всех, конечно, промокли. Только у меня был не кисет, а плоская жестяная коробка, набитая папиросами «Красная звезда». Вода в нее не попала, как и в зажигалку в виде снарядика, которую в 42-м году выточил и подарил мне мастер кронштадтского артремзавода Дима Степанов. Я отвинтил колпачок зажигалки, и мы закурили «Звездочку». Затем, медленно высыхая на ходу под нежарким августовским солнцем, пошли искать Северный вокзал. Нам попадались уцелевшие дома, а на площади стоял какой-то памятник. Мы приблизились, и я прочел на пьедестале, что это Шиллер. Черный, исклеванный осколками, в длинном сюртуке, великий поэт Германии стоял среди разрушенного города. Лицо у него было вдохновенное, как и положено поэту, а глаза — незрячие. Шиллер не раз писал о войнах — в трилогии «Валленштейн», в «Орлеанской деве», в балладах, — но такая война ему и в дурном сне не могла бы присниться.

До Северного вокзала мы не дошли. Возле дома, со стены которого взывал патетический призыв «Die Mauem brechen, aber unsere Herzen — nie!» [8] Стены рушатся, но наши сердца — никогда! (нем.). — нам попался армейский грузовик. Он принадлежал, насколько помню, зенитной части и ехал в Пиллау. Мы забрались в кузов. Вскоре выехали из мертвого города на шоссе и помчались на запад, подпрыгивая на бесчисленных воронках от снарядов.

Ну вот и Пиллау — длинная улица, продолжение шоссе, справа застроенная двухэтажными серыми домами с двускатными крышами. На перекрестке машина остановилась. Шофер высунулся из окошка:

— Кому на БТК надо? Тебе, старшина? Слезай и иди по той вон дороге, пока не упрешься в ворота.

Я поблагодарил, спрыгнул, принял из рук попутчиков свой мокрый чемодан и пошел по дороге влево.

Шел я километра четыре. Здорово устал. Ворота, и верно, перегородили дорогу. Это был КПП бригады торпедных катеров. Я предъявил дежурному командировочное предписание — оно отсырело, но прочесть можно было. И поплелся по территории бригады. Справа открылась гавань, там у стенок стояли торпедные катера. Дорога плавно поднималась, закруглялась. Я разыскал домик, где помещался политотдел бригады, и предстал перед его начальником — маленьким, плотненьким капитаном 2 ранга Ильиным. Он несколько недоверчиво повертел в руках мои документы («как это — прислали редактором газеты старшину?») и послал кого-то в редакцию. Вскоре в кабинет вошел мой старый знакомый — по «Красному Гангуту» — капитан Беловусько, которого я должен был сменить.

Увидев меня, Беловусько воскликнул:

— Наконец-то!

Я с детства собирал марки всех стран, обожал географию и знаю ее довольно прилично. Но в довоенные годы ничего не знал о городе Пиллау, о его необычном происхождении.

От устья Вислы тянется на северо-восток, к Земландскому полуострову, почти стокилометровая узкая коса Фрише-Нерунг (теперь называется Вислинской косой). Ее образовали песчаные осадки, выносимые Вислой: сперва появились песчаные островки, потом они соединились и вытянулись сплошной косой, отрезавшей от Данцигского залива лагуну Фриш-Гаф. В начале XVI века сильнейший шторм прорвал в северной части косы проход в полупресноводный лиман — так образовался пролив Зеетиф [9] Морская глубина (нем.). . Купцы города Кенигсберга, основанного Тевтонским орденом в середине XIII века, смекнули, что этот пролив — настоящий дар природы: он дает выход из лимана, где в устье Прегеля стоял Кенигсберг, на простор Балтийского моря. Судоходство! Ради этой цели умные люди углубили Зеетиф, сохранили от песчаных заносов.