Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Эту жемчужину обнаружил мой отец, но потом он горько сожалел о своем открытии. Поклонники и репортеры преданно несли свою вахту — днем и ночью, в ясную погоду и дождь улица де Берри была запружена людьми. В узкий, как бутылочное горлышко, проход отцу приходилось втискивать свой громоздкий зеленый «паккард» каждый раз, когда мадам Дитрих требовалось куда-нибудь поехать. Это безмерно огорчало отца. Он долгие месяцы изучал образцы красок, сносился с чиновниками фирмы и наконец перекрасил свой драгоценный автомобиль. Как влюбленный юноша, он с обожанием взирал на новую темно-зеленую краску, нежно гладил крылья машины. Он ревностно оберегал дорогую краску. Стоило нам выйти из своего «замка», и толпа кидалась нам навстречу.

— Марлен, Марлен! — слышались возбужденные крики. Обескураженные жандармы в своих шикарных маленьких накидках с капюшонами и в белых перчатках поднимали белые жезлы, вяло протестуя против натиска толпы. Конечно amour побеждала закон и порядок!

Толпа рвалась вперед хотя бы глянуть на своего идола, но на пути у них стоял отцовский «паккард», его гордость и радость, и они навалились на автомобиль. Чужие руки трогали блестящий зеленый «паккард», и отец приходил в неистовство.

— Боже, пропадает весь глянец! Пропадает глянец! Не повредите глянец! — кричал он.

Дитрих на сей раз не могла дотерпеть до туалета. Она хохотала до слез и описалась. Пришлось отменить примерку у Чиапарелли. С тех пор шутки про борщ и черный хлеб заняли второе место после «глянца Папи».

— Ты бы видела это зрелище! Люди, сотни людей рвались ко мне и Папи! Но он обо мне ничуть не беспокоился: Папи волновал лишь глянец его драгоценной машины!

Чтобы миновать Германию, мы отправились в Австрию на поезде через Швейцарию и прибыли в Зальцбург как раз вовремя, чтобы подготовиться к «костюмированному» обеду. Нелли была прелестна в своем узорчатом голубом платье с плотно прилегающим лифом, широкой юбкой и темно-розовым передником. У нее даже была кокетливая соломенная шляпка с пушистым белым пером, которое приходило в движение, когда Нелли подпрыгивала. Я в тот год нарядилась в васильковое платье с большим темно-синим передником, скрывавшим все, что моя мать сочла нужным скрыть. Мой охранник, стоявший у входа в магазин, сначала отказывался зайти и переодеться, но увидев разочарование на лице матери, сдался и надел охотничью шляпу из грубого фетра с большим серебряным значком, изображавшим загнанного оленя. Тами и Тедди избежали «костюмированного обеда», так как еще не пересекли границу в роскошном «паккарде» отца.

Мать провела вечер, разговаривая по телефону с Яраем в Вене и нашим, томящимся одиночеством, Рыцарем в Беверли-Хиллз. Нелли писала открытки, охранник смазывал револьвер, я же заперлась в ванной, где краны напоминали изогнутые лебединые шеи, и принялась читать книгу «Унесенные ветром». Я «одолжила» эту книгу в костюмерном отделе студии «Парамаунт». Такую толстую книгу трудно спрятать. Я хранила свое сокровище в школьной сумке для вязания, уповая на то, что никто не предложит ее поднести и, следовательно, не обнаружит, как она потяжелела! Нелли знала про книгу, но по дружбе никому не рассказывала. Роман «Унесенные ветром» притягивал меня, как магнит. Вдали от дома я читала про исторические события, происходившие когда-то в моей стране и не так остро ощущала свою оторванность от родины.

Мать, в самом роскошном костюме доярки, какой только видел свет, отец в кожаных шортах и тирольских гольфах, Тами и я в костюмах, украшенных вышивкой, сели в «паккард», чей цвет гармонировал с нашими грубошерстными пелеринами, и отправились в путь. Нелли, охранник и багаж следовали за нами в нескольких такси. Дорожное шоу началось!

Конечно, отец нашел то, что искал! В точном соответствии с наказом жены. Ферма была перед нами! Зеленые ставни с вырезанными сердечками, решетчатые окна с полосатыми льняными занавесками, зеленая скамейка, освещенная солнцем, и ярко-красная герань — повсюду. Водяной насос, деревянный лоток для стока воды, красно-белые клетчатые скатерти, кровати с пуховыми перинами и подушками, часы-ходики с кукушкой и даже хлев с едким запахом, которым нас приветствовала наша собственная корова. Отец все устроил, как классный реквизитор! Мать воочию увидела заказанный ею идеал австрийской фермы.

— Папиляйн, а чуланов для одежды хватит? — поинтересовалась мать и, не дождавшись ответа, отправилась осматривать дом, но найти изъян ей не удалось. Мы пробыли на ферме довольно долго — Тедди, я и корова. Отец был все время очень занят — отвозил и сопровождал мать в Зальцбург, на его знаменитые фестивали. Тами выступала в своей обычной роли «компаньонки для прикрытия», то есть подруги кавалера моей матери на этот вечер.

Если мать утром оставалась дома, она поднималась спозаранку и наблюдала за фермером, доившим корову, то и дело предупреждая его, чтобы он не причинял корове боли, не то ему несдобровать. Пока кофе и хлеб подогревались на печке, выложенной изразцами, мы сидели за красивым крестьянским столом. Разодетые в шелка, атлас и кисею, мы забывали свою роль «селян» и, напротив, выставляли напоказ свою городскую искушенность, читая утренние газеты совсем в духе Ноэла Коуарда. Правда, мы с Тами не читали, а только слушали. Но мы всегда были готовы к шоу под названием «завтрак».

— Папи, и все-таки они поженились. Эта ужасная женщина Симпсон теперь герцогиня Виндзорская! Король издал указ, что к его брату следует обращаться «Ваше королевское величество», но его жена и дети не вправе претендовать на такое обращение. Да у них и не будет детей, уж это нам известно! Хорошо еще, что к ней не обращаются «Ваше королевское величество». Такая женщина недостойна и титула герцогини Виндзорской. В конце концов она всего-навсего американка, получившая развод.

Через несколько дней мы узнали, что изумительная Джин Харлоу умерла в возрасте двадцати шести лет от почечной недостаточности. Дитрих была вне себя от злости.

— Все из-за ее матери, этой кошмарной фанатички Христианской науки! Она убила свою дочь! Врачей на порог не пускала. Уильям Пауэлл сам отвез Джин в больницу… Увы! слишком поздно. Ее уже не могли спасти. Кто-то должен убить ее мать. Может быть, это сделает Пауэлл, но он едва жив от горя. Луис Б. Майер мог бы этим заняться. Джин была настоящей звездой — дивное тело, чудесные волосы. Правда, стоило ей открыть рот, сразу становилось ясно, что она из американского простонародья. Но когда она молчала , она была прекрасна.

Одной из попутных поездок в то лето 1937 года был визит к родителям отца в Ауссиг, на границе с Чехословакией. На этот раз поехала и мать. На ферме осталась Тами и домашние животные. Я сдержалась и не кинулась в распростертые объятия бабушки, хотя сознавала, что это может ее обидеть. Но открытое проявление любви к дедушке и бабушке вызвало бы ревность матери, и она тотчас принялась бы говорить всем колкости. Дитрих вышла из «паккарда», чтобы поздороваться со свекровью, и та поспешно вытерла руки под голубым фартуком и лишь потом, смущаясь, пожала протянутую ей руку в перчатке. Когда мать отвернулась, раскланиваясь со свекром, я быстро обняла дорогую бабушку и прижала ее к себе. Визит оказался еще более напряженным, чем я предполагала. Бабушка не умела сдерживаться и то и дело обнимала меня, разговаривая, ворошила мне волосы — в общем, проявляла свою привязанность, как это принято у добрых любящих людей в «настоящей» жизни. Разве я могла ей объяснить, что мою мать нельзя лишить святой веры в то, что я люблю только ее и никого больше — и во веки веков, аминь! Простодушная бабушка не поняла бы меня. А вот дедушка повел себя со звездой, приехавшей в гости, весьма оригинально: он затеял с ней флирт, и мать приняла это всерьез! Я и не представляла, какой он умница!