Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Вернувшись в «Ланкастер», я хотела передать матери свои впечатления об увиденном и услышанном. Она не проявила интереса к моему рассказу.

— Я не люблю Пикассо. Он изображает только уродливые лица. Сумасшедший. Хемингуэй полагает, что Пикассо — великий художник и патриот. Но для Хемингуэя все, связанное с людьми, ведущими гражданскую войну в горах, священно . Сегодня мы идем в датский павильон — отведаем рыбу в укропном соусе… Папи хочет наведаться в турецкий — попробовать пахлаву. Я сказала Кокто, что они с другом могут заехать за мной и отвезти в югославский павильон, где подают чернику в сметане. А ты, моя радость, можешь сходить с Тами в болгарский: вас там покормят твоим любимым красным пудингом, а потом мы все соберемся в Яванском в двенадцать часов и выпьем кофе.

Утомившись от великого множества впечатлений, я ела горячие бананы по-явански и слушала сплетни Кокто. Потом подошла Эльза Максуэлл с компанией, и они сели за наш столик. Получилась очень элегантная группа. Удивительно изящные дамы с короткой стрижкой, в облегающих вечерних платьях, в перчатках до локтей, с вечерними сумочками на цепочках, украшенных бриллиантами; их кавалеры в смокингах источали ауру богатства, обретенного скорей чутьем, чем трудом. Услышав упоминание о Гертруде Стайн, я вся обратилась в слух. Под конец разговор зашел об одной нашей знакомой.

— О, эта сточная канава? Меня тошнит от этой задницы, — заявила подружка Кокто, шепелявая датчанка, блондинка с молочно-белыми дрожащими руками.

Выражение меня озадачило. Не «задница», конечно, любимое словечко моего отца. Но почему «сточная канава»? Датчане любят дамбы, канавы, но какое это имеет отношение к женщине?

— Смотрите, смотрите вон туда! — вдруг встрепенулась мать, указав на красивую даму в бледно-лиловом шифоне с пармскими фиалками. Она, казалось, плыла рядом с Герленом Шалимаром. — Видите? Ну вон ту, сделанную под Ирен Данн? Это ОН! Потрясающе! — Мать обернулась к Кокто. — Вы его знаете? Представьте нас!

К тому времени, когда красивая бледно-лиловая дама, которая оказалась вовсе не дамой, а двадцатипятилетним учеником кондитера в Тулузе, удовлетворила любопытство моей матери, получила совет, как разъединять искусственные ресницы и множество автографов Дитрих для друзей, наполнявших кремом эклеры в провинции, я уже засыпала на своем резном тиковом стуле.

Это было длинное лето.

— Папиляйн, стоит ли Ребенку возвращаться в школу и учиться с этими чужеземками? Ничему ее в школе не научат, она уже и так все знает: вчера говорила с оператором по-французски, и ее поняли.

К счастью, мольбы матери не поколебали решимости отца, и я вернулась в школу к зимнему семестру 1937/38 года. Мне было приятно снова ощутить швейцарскую солидность и основательность. Я надеялась, что на сей раз мне позволят пробыть в школе полный семестр.

Но мне не повезло! Через два месяца Тами прислали в Швейцарию с поручением забрать меня из школы. Я понадобилась матери в Париже. Выпускные экзамены? Ничего, подождут. Обрадовавшись, что мне не нужно больше переводить Гомера, я побросала свои платья в чемодан, их потом сочли тесными, старыми или непригодными по другим причинам и заменили новыми, сделала реверанс недовольной директрисе, пожелала всем «Joyeux Noël» [1] Веселого Нового года! (фр.). и прыгнула в ждавшее меня такси. Нам еще надо было поспеть к поезду!

Тами казалась возбужденной, пожалуй, даже чересчур. Она говорила, захлебываясь, будто торопилась высказать свои мысли, прежде чем на ум придет множество новых. Тами оживленно и немного невпопад жестикулировала, бестолково копалась в кошельке, сначала недоплатила таксисту, а потом, рассыпавшись в извинениях, переплатила. Потом она принялась лихорадочно искать билеты на поезд, нашла их и вручила проводнику, но при этом обронила предназначенные ему чаевые и кинулась собирать мелочь. Наконец схватив меня за руку, она поспешила вслед за проводником в поезд.

— Ах, воды не купила! И про газеты забыла! А где паспорта? Где же наши паспорта, Котик? Ты хочешь шоколад? Да, да, конечно, я сейчас сбегаю и куплю. Время еще есть? Когда поезд отходит? А деньги швейцарские я захватила? Сколько это будет стоить? А французские франки они возьмут? Наверное, нет, как ты думаешь? Не возьмут… А вдруг я не успею обернуться? И почему я не позаботилась о воде, вот глупая. Наверное, ее в поезде можно купить? Возьмут ли они французские франки?

Растерянная, Тами стояла в дверях, не зная, что делать, куда спешить.

Я обняла ее и, слегка развернув, усадила, успокоила. Газеты нам не нужны, у нас с собой книги. В поезде имеется вагон-ресторан, к тому же торговцы вразнос всегда предлагают купить еду и напитки. Сколько ей пришлось одолеть трудностей по пути из Парижа в Лозанну, и вот теперь она забрала меня из школы, усадила в поезд — и все безупречно, без единой ошибки. А сейчас пора расслабиться, мы вернемся в Париж без особых хлопот.

Тами, как усталый ребенок, положила голову мне на плечо и спокойно уснула. Боже, что с ней творилось! Я обняла хрупкую измученную Тами и задумалась: какие демоны ее одолевают?

Поезд приближался к Лионскому вокзалу. Тами поправила прическу, надела шляпку и застенчиво улыбнулась мне, глядя в зеркало.

— Котик, ты не скажешь мутти и папи, какая я глупая? Они так добры ко мне, так терпеливы.

— Обязательно скажу. Вот только войдем в «Ланкастер», сразу скажу: «Ну и поездка! И все из-за ее обычной глупости! Неужели эта женщина не может хоть немного приучиться к порядку?»

Я очень старательно копировала Дитрих, и Тами расхохоталась.

Когда такси подъехало к отелю, отец уже стоял на тротуаре. Проводив меня к матери, он сказал:

— Мутти, они прибыли. Обе целые и невредимые. Удивительно! Слепые вели слепых.

Но мать уже целовала мои глаза.

Мать была особенно красива в ту зиму. Когда меня помыли, подстригли, переодели и переобули, она со слезами распрощалась со мной и уехала в Америку. Она остановилась в Нью-Йорке, купила новые шляпки, влюбилась в женщину по имени Бет, а потом отправилась в Голливуд. Там прошла премьера фильма «Рыцарь без лат». Фильм успеха не имел. «Ангела» показали в первую неделю ноября, и он тоже провалился.

Меня переселили в скромный маленький отель неподалеку от прекрасной Вандомской площади, и там из своего окна я видела прибытие и отъезд гостей из шикарного отеля «Риц», если, конечно, моя новая гувернантка-англичанка позволяла мне проявлять «вульгарное» любопытство.

Мать, поселившаяся в отеле «Беверли-Уилшир», сообщала в письме отцу свои новости.

30 ноября 1937

«Беверли-Уилшир»

Беверли-Хиллз, Калифорния

Мой дорогой, постараюсь сообщить тебе только факты, ведь стоит мне пожаловаться, ты огорчаешься.