Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Целую тебя.

Впервые за много лет она совершенно позабыла, что находится в Париже, а это всегда означало, что Жан рядом.

Мать моя приехала в Нью-Йорк и выяснила, что я твердо решила поставить крест на успешной актерской карьере, а в подтверждение серьезности своих намерений собралась рожать по третьему разу. То и другое не привело ее в восторг.

Поскольку она еще раньше заключила контракт на новый срок службы в Лас-Вегасе, ей пришлось в ноябре лететь в Голливуд: предстояла третья, финальная серия примерок.

Майкл Уайлдинг, успевший освободиться от брачных уз, на время связавших его с Элизабет Тейлор, подобно заблудшей овце, вернулся в овчарню. Дитрих планировала провести с ним некоторое время в тишине и уединенности «ранчо» в долине. Рядом с моим отцом и Тами. Однако в дневнике говорится, что у Папи в это время, как оказалось, гостили друзья, и план незамедлительно рухнул. Мать моя рассердилась не на шутку. Раз она оплачивает счета отца, значит, это ее святое и законное право — пользоваться его домом как местом для тайных свиданий с любовниками, пользоваться в любой момент, когда ей заблагорассудится.

Юл тоже жил тогда в Голливуде, и она принялась за свое старинное занятие — ждать, когда Он позвонит. Если Юл не звонил, она звонила мне:

— Почему он молчит? Почему нет звонка? Уверена — он знает, что я здесь. Как ты считаешь — все дело в этой шведской кобыле? Да? Разве можно позволять всемирно известной шлюхе играть главные роли в фильмах?!

Она яростно ревновала, уверенная, что у Юла роман с партнершей по фильму «Анастасия». Ненависть к Ингрид Бергман зародилась в душе Дитрих именно той зимой. Но и через несколько лет она не уставала рассказывать всяческие небылицы, связанные с Бергман и оскорбительные для нее. О том, например, как Росселини, безгранично доверяя моей матери, сообщал всем и каждому, что в любой момент может постучаться в ее дверь, ибо жаждет обрести утешение и поддержку в объятиях Дитрих и хочет облегчить душу, поведав близкому человеку о бесконечных изменах Ингрид.

Приятели отца в конце концов отправились восвояси, освободив территорию, и моя мать получила возможность назначить свидание Майклу Уайлдингу в калифорнийском доме своего мужа. Оттуда она мне позвонила:

— Дорогая. Тами накормила нас всех фантастическим обедом. Она, между прочим, сильно улучшилась с тех пор, как ее выпустили из того места, которое, ты помнишь, я сама разыскала. Только она все время страшно устает, я, конечно, отдала ей весь декседрин, который привезла с собой. Нет, но ты поглядела бы, как Майкл ест! Он стал совершенно другим человеком. И немудрено. Теперь, когда эта чудовищная женщина, делавшая жизнь Майкла ужасной, невыносимой, для него больше не существует, все стало по-другому. Вот только непременно надо отобрать у нее его детей! Послушай, он хочет сам сказать тебе, как счастлив…

И она действительно притащила Уайлдинга к телефону, требуя, чтобы он лично описал дочери свою радость по поводу возобновления интимных утех с ее матерью. Бедный Майкл; как и Брайан, он был прекрасно воспитан, не терпел пошлости, и эти звонки, естественно, ставили его в идиотское положение.

Я торопливо прошептала:

— Просто скажи два слова, Майкл, и все. Делай ее счастливой, поддерживай мир и спокойствие, но только, ради Всевышнего, даже близко не подпускай ее к своим мальчикам!

Она отняла у него трубку, чтобы передать мне важную информацию. Оказывается, Кэррол Райтер сказал, что, судя по расположению ее звезд, с Юлом до второго декабря ничего не решится.

По восемь часов в день она примеряла платья для Лас-Вегаса. Ее дневник того времени полон наблюдений, как всегда в этих случаях, дельных и проницательных. Она понимает, что у закройщика не вполне получилось с линиями, что не задалась бисерная вышивка, знает точное место, куда следует пришить каждый драгоценный камушек, каждую блестку. Судя по записям, она давала четкие указания — как исправить тот или иной промах, и, не сомневаюсь, была права. Потом совершенно внезапно вся работа с гардеробом полетела в тартарары.

28 ноября 1956 года.

Он, по-видимому, разводится. Больна от отчаяния.

Мать позвонила мне, неудержимо рыдая. У нее больше не осталось сомнений, что Юл и Бергман — любовники, что он теперь затевает развод ради нее, ради «этой проститутки». Я кое-как привела ее в чувство, напомнив, что Юл и его жена Вирджиния на грани развода бывали уже множество раз. Я знала моя мать всегда надеялась, что если Юл однажды действительно всерьез решит развестись, то это произойдет только от его великой любви к ней. Никакая другая женщина на столь важный шаг его не подвигнет. Потом она вдруг захотела побеседовать с Биллом. Билл ведь мужчина. Может быть, именно по-мужски он сумеет понять, а потом и объяснить ей, как могло случиться, что после всех этих лет, которые она безумно любила Юла, была ему верна, «ему одному», он теперь поступает с ней с такой неслыханной жестокостью. Билл слушал все эти фантазии, огорченно бормотал что-то подобающее обстоятельствам и весьма уклончиво, потом, с сомнением качая головой, передал трубку мне.

— Дорогая. Я все Биллу сказала про эту историю. Позвоню в тот момент, когда сама буду знать больше.

Она нажала на рычаг, потом набрала номер надежного врача — одного из членов своей команды вечноблагодарных-обязанных, попросила его дозвониться до той аптеки в Беверли-Хиллз, которой обычно пользовалась, и дать указание без задержки доставить мисс Дитрих еще одну сотню ампул ее любимого амфетамина. Следующим был Ремарк. С Ремарком она тоже связалась по телефону, желая выяснить, каково его мнение насчет странного поведения Юла Бриннера. Когда в тот же вечер ей неожиданно позвонил возлюбленный давних лет, красивый блондин, киногерой, любимец публики, она была по-прежнему ужасно, непередаваемо несчастна — настолько, что приняла приглашение Кирка отобедать с ним в его уютном прибрежном доме.

Следующий день. 1 декабря.

Заказала образца меха для Вегаса.

Больна.

Звонила доктору. Велел лежать. Он придет в пять. Говорит — сердце в полном порядке.

На прием в Хорнблоу.

Домой с Фрэнком.

В заключение немножко любви.

2 декабря.

Домой в 3.30 дня.

Ф. звонил в 9.30 утра.

Под конец немножко нежности.

Спала крепко и долго.

Едучи в отель «Беверли-Хиллз», она уже знала, что Анатоль Литвак, режиссер фильма, где снимался Юл, и его жена Софи живут в таком же одноэтажном летнем домике с верандой, как и ее собственный, живут напротив, через дорогу. Она даже согласилась прийти к ним на чай, — чего никогда прежде не делала, — в надежде увидеть Юла или, на худой конец, что-нибудь о нем выведать. Личный наблюдательный пост, который Дитрих установила неподалеку от дома Литваков, оказался, в конечном счете, не такой уж глупой затеей.