Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Я сказала: «Не веришь мне?» Он ответил: «Да». Я тогда спросила: «Ты меня больше не любишь?» И он ответил: «Ты же обещала больше не задавать вопросов. Я должен кончать разговор, кто-то идет. Увидимся завтра в самолете».

Кошмарная ночь. Я уже решила было отменить поездку, но потом подумала: лучше поехать, потому что если я не поеду, то буду изводить себя упреками до конца жизни.

По трапу на борт самолета я поднялась первой. Он появился позже. Прошел, не глядя, мимо и занял место по другую сторону, очень далеко от меня, в самом хвосте, позади уже поставленных кроватей. Самолет оторвался от земли и стал подниматься ввысь. Он трижды пропустил по стаканчику, потом встал и двинулся к постели, опять даже мельком не поглядев в мою сторону. Благодарение Богу, что я немка. Иначе, наверное, выпрыгнула бы из самолета.

Я тоже пошла и легла на свое спальное место. Взяла, конечно, «Фернандо Ламаса», но уснуть толком так и не сумела. То задремывала слегка, то снова бодрствовала. И ВДРУГ Я ПОЧУВСТВОВАЛА НА СЕБЕ ЕГО РУКИ, И ТЕЛО ЕГО НАВАЛИЛОСЬ НА МЕНЯ ВСЕЙ СВОЕЙ ТЯЖЕСТЬЮ. Я не понимала, где нахожусь, что все это значит, понимала только, что он здесь. Схватила его за руку, услышала где-то совсем рядом шум моторов, сообразила наконец что все происходит в моей кровати, в самолете, и захотела спрятать его, втащить внутрь. Он подтянулся повыше, но отодвинулся от меня и что-то проговорил. Я сказала: «Иди сюда!» Я все еще была в полудреме и что к чему понимала не совсем отчетливо. Он опять пополз ко мне, потом снова отстранился и проговорил: «Нет, слишком много вокруг народу». Я выпустила его руку, отодвинула шторку окна и увидела, что уже светло. Решила, что мне все приснилось. Потом глянула под портьеру, отделявшую меня от остальных, и обнаружила его ноги в ботинках, которые я же ему привезла из Италии. Его кровать, оказывается, была напротив. Вскоре он сел на то самое место, где сидел вчера вечером.

Я подошла к нему, сказала: «Доброе утро». Он ответил: «Доброе утро. Как спалось?» Я взяла с собой номер «Мэтча» с его биографией, это дало мне повод наклониться и протянуть ему журнал.

Если ты все еще не возненавидел меня за то, что я заставила тебя читать такое длинное послание, то прими за это мою величайшую благодарность.

Пожалуйста, напиши мне. Я пробуду здесь, в отеле «Беверли-Хиллз», до восьмого февраля. Придется работать, а это сейчас для меня самое ужасное из всего, что можно себе представить. Работа действительно почти всегда помогает несчастливым людям. Но у меня работа особого свойства. Она с бедой никак не сочетается. Несчастному человеку с ней не справиться. Фильм — это было бы совсем другое дело. Когда снимается фильм, от тебя все время чего-то требуют, давят на тебя, тормошат; вокруг люди. И, главное, не надо все создавать в одиночку.

Не знаю, сумею ли совладать с тем, что предстоит. Я начисто лишилась своей «Lebensmut» [31] Жизнерадостность, бодрость, энергия (нем.). . А без этого невероятно трудно даже просто существовать, не говоря уже о том, чтобы каждый вечер выходить на сцену в Лас-Вегасе и покорять публику блеском своих выступлений, которые, как ни крути, суть обман и фальшивка. И всегда нужно прилагать большие усилия, чтобы это скрыть.

Жизнь моя уже кажется мне целой горой дурацких подвигов, которые и подвигами-то выглядят только снаружи, я это сознаю, и присущая мне, слава Богу, самоирония, умение взглянуть с насмешкой, спасают всякий раз от желания нагородить вокруг этой горы кучу всякой приятной и лестной чепухи.

Но где взять силы?

До тех пор, пока я не узнаю, что он чувствует, у меня не будет ни минуты покоя.

Если мысль о владеющей им ревности справедлива, тогда, значит, он все еще меня любит. Если же нет, отчего тогда он вообще вернулся? В чем причина? Почему звонил тебе? Зачем говорил в тот день в Нью-Йорке, что скучал по мне? Почему так сильно меня хотел?

Как может человек позабыть того, кого любит, особенно, если у этого человека нет ни капли гордости и никакого выхода — даже такого, как нервный срыв, или путешествие вокруг света, или прыжок из окна вниз головой?

Люблю тебя и ужасно хочу научиться вести себя умно и правильно.

Ноэл не замедлил с ответом.

Файерфлай Хилл

Порт «Мария»

Ямайка, Б.В.И.

Ах, милая,

письмо твое вызвало у меня целую бурю чувств, но самыми сильными были ярость и гнев — оттого, что ты позволила себе стать такой униженной, позволила сделать себя такой несчастной; а все по вине обстоятельств, которые недостойны тебя. Я испытываю отвращение от одной только мысли, что тебе пришлось виниться, просить прощения и раболепствовать. Меня нисколько не возмущает, что какое-то короткое время ты и вправду вела себя дурно; если принять в расчет ту преданность, ту любовь, ту ласку, какие ты щедро дарила все последние пять лет, у тебя было бесспорное право поступить, как вздумается. Ты совершила одну-единственную ошибку — не повела себя гораздо хуже уже давным-давно. Путешествие самолетом в Калифорнию показалось мне чудовищным кошмаром.

Ты очень далеко, и на таком расстоянии мне трудно грозить тебе пальцем, в особенности трудно потому, что сердце мое полно боли и сострадания к тебе, но, право же, моя милая, ты должна немедленно покончить с этой дикой, с этой абсурдной ситуацией раз и навсегда. Она действительно ниже твоего достоинства, — я имею в виду не достоинство знаменитой актрисы, чарующей кинозвезды, а достоинство человека, пусть даже слишком человечного. Простое достоинство личности. «Кудрявый», слов нет, привлекателен, полон обаяния, добр, обворожителен, но он не единственный мужчина на свете, заслуживающий этих лестных эпитетов.

Прошу тебя, попытайся, пожалуйста, выработать для себя нечто вроде маленькой личной философии и НЕ БУДЬ повторяю — НЕ БУДЬ такой адски ранимой. Черт побери, да провались она в преисподнюю, эта окаянная L'Amour с большой буквы! Страданий и бед от нее в тысячу раз больше, чем она того стоит. Не гоняйся за любовью. Не ищи ее опасных соблазнов. Заставь ее покорно ждать за кулисами, пока ты не смилостивишься и не снизойдешь до нее. Но даже и тогда — слышишь? — относись к ней с недоверием и пренебрежением, только их она и достойна… Мне становится до смерти тошно, когда я вспоминаю, как ты часами, сутками сидишь в пустых домах, в тишине квартир и, насторожив слух, мучительно ждешь, когда раздастся телефонный звонок. Перестань это делать. Хватит с тебя, девочка! Один на редкость умный писатель сказал когда-то (возможно, это был я, собственной персоной. Как ты считаешь?): «Жизнь дана, чтобы жить».

Это очень справедливые слова, надо жить, но жизнь НЕ СОСТОИТ из заглядываний в чужие окна и робких надежд, что оттуда тебе швырнут какие-нибудь жалкие крохи. Ты слишком долго предавалась этой скрытой от чужих глаз, этой стоящей непомерно дорого, этой выспренней бессмыслице.