Стефан Хермлин - Вечерний свет

Он вынул из ящика листок бумаги и конверт и принялся старательно писать. Почерк, которому он подражал, был хорошо ему знаком; впрочем, весьма сомнительно, чтобы адресату был известен этот почерк. С полузакрытыми глазами три минуты спустя перечел он написанное:

«Приходите сегодня вечером после девяти. Я одна.

Верхняя губа его вздернулась и обнажила зубы, когда он еще раз склонился над письмом и приписал слово «Ваша»: «Ваша Магда Нойберт».

И не мог удержаться, чтобы не произнести громко, на всю комнату: «Дюфур, я приговариваю вас к смерти». Потом на конверте надписал адрес: «Мосье Дюфуру, префектура, здесь». И заклеил конверт.

С правого тротуара главной улицы хорошо была видна перспектива улицы и здание префектуры. Он медленно прошел вперед и подозвал мальчика лет шести-семи, игравшего у парадного.

— Хочешь заработать пять франков? А тогда беги в префектуру и передай консьержу это письмо.

Малыш взял деньги и письмо, и Нойберт видел, как, прошмыгнув мимо стоявшего перед подъездом полицейского, гонец его исчез в глубине здания. Минуту спустя он уже не спеша выходил оттуда, и Нойберт заторопился домой.

Во второй половине дня он в указанное время направился по шоссейной дороге к пустынному кладбищу и стал ждать прибытия похоронной машины. Могильщики рыли могилу под кипарисами. За край ямы вместе с вырытой землей вылетали кости, и даже половина человеческого черепа упала к его ногам. Невольно вспомнился Гамлет, и это показалось ему такой безвкусицей, что он передернул плечами и скривил рот. Подъехала машина. Нойберт следил неподвижным взглядом, как дешевый светло-желтый гроб выгружают и опускают в могилу. Господин в черном пожал ему руку, и, проводив машину, Нойберт покинул кладбище.

Вернувшись к себе, он сунул белье и туалетные принадлежности в небольшой чемоданчик и туда же вложил кое-какие памятные вещицы Магды. Уставясь в пространство пустым взглядом, подкрепился ломтем хлеба и сыром. Завел часы и все чаще поглядывал на циферблат. Около семи часов вечера он вынул из нижнего отделения гардероба короткую свинцовую трубку и положил на кровать. А потом сидел в темноте и только незадолго до девяти зажег свет и стал у дверей в небольшом чуланчике, служившем им умывальней.

Ровно час спустя Нойберт с чемоданчиком в руке вышел из комнаты. Он прикрепил к дверям записку, где сообщал, что вернется в начале следующей недели. С помощью другой, измятой, записки и конверта — и то и другое он вынул из Дюфурова кармана — он в тени какого-то подъезда обстоятельно закурил трубку и сжег эти клочки дотла. Он поехал с одиннадцатичасовым и зашел по адресу номер один, а затем добрался до А. и там, в поисках места, где можно было бы посидеть и что-нибудь выпить, зашел в «Кафе де Монтаньяр».

Во второй половине дня, предшествовавшего той ночи, на которую Нойберт назначил свой побег, Джакометти сам доставил в камеру новенького. Нойберт был преисполнен того ясного, уверенного спокойствия, которое он так убедительно ощутил в день смерти Магды. Этот слабенький, дрожащий шестнадцати- или семнадцатилетний паренек, не издававший ни звука, — он, быть может, срывал уличные афишки или просто торговал на черном рынке — мог помешать его планам не больше, чем Джакометти, который перед уходом не преминул дать ему пинка в бок.

Нары их стояли друг против друга. Паренек залез на свои еще до того, как погасили свет, и Нойберт в лунном сиянии видел его широко открытые глаза, устремленные на него в темноте. Он решил вытащить прутья в три часа ночи. В это время полная луна уже не будет помехой, а до того у него достанет времени на размышления. Он должен был рискнуть и за несколько минут до отхода поезда проникнуть на вокзал. На очереди был адрес номер два. Недолго же послужили ему новые бумаги.

Бороться с сонливостью ему не пришлось. Но и парень на соседних нарах тоже не сомкнул глаз. Луна уже откочевала далеко, а он все так же продолжал с открытыми глазами лежать на боку.

Когда часы отсчитали четыре звонких и три гулких удара, Нойберт бесшумно поднялся. Он достал из тайника свой нож и подошел к пареньку. Стал на колени перед нарами и нажал пружину, высвобождающую клинок. «Ни слова!» — дохнул он по направлению его лица. Хоть он его почти не различал из-за подающей на него своей тени, а все же разобрал, что парень усердно ему кивает.

Десять минут спустя он удалил первый прут и в яростном нетерпении стал выпрастывать второй, который почему-то не поддавался. Наконец прут удалось вытащить, но он выскользнул из руки Нойберта и со звоном брякнулся о цементный пол. Этот звон прозвучал в тишине подобно взрыву. Нойберт переждал, затаив дыхание. Но ничто не шевелилось. Паренек уже стоял с ним рядом. По знаку Нойберта он послушно подтянулся на руках и упал наземь по ту сторону стены. Нойберт видел сверху, как он несколько секунд лежал в траве, а затем бросился к низкой каменной ограде. А тогда спрыгнул и Нойберт и тоже пустился бежать.

Незадолго до полудня Нойберт сошел с поезда. Всю дорогу он провел в коридоре или в уборной вагона, так как избегал глядеть в чужие лица и хотел пообчиститься. Им вдруг овладела неуверенность: без шляпы и пальто, без багажа, не говоря уже о документах, с обросшим щетиной лицом, а что до воротника рубашки, то он вполне подошел бы какому-нибудь бродяге.

Станция, находившаяся близ границы, представляла несомненную опасность. Он знал, что от адреса номер два его отделяют каких-нибудь сто метров, но, стоя на перроне, говорил себе, что до отеля ему не дойти. Обостренный страхом и отчаянием, взгляд его устремился к заграждению и скользнул по невыразительным лицам трех мужчин, которые, стоя подле железнодорожных служащих и слегка дотрагиваясь до шляп, шептали проходящим пассажирам некое словцо, от которого те бледнели. Меченые торопились достать документы, но кое-кто уже получил сигнал отойти в сторону и с потухшим взглядом ждал следующих распоряжений этих господ. Нойберт, замедлив шаг, вдруг безотчетно повернул направо и очутился на площади перед вокзалом. Он вырвался из толпы.

Город карабкался вверх по холмам, за которыми в воздухе, предвещавшем дождь, близко придвинулись горы. На площади было людно. Прохожие спешили по всем возможным направлениям, и даже лица фланирующих пешеходов выдавали беспокойство.

Из всех этих пешеходов, думал Нойберт, разве лишь каждого третьего можно почесть безобидным. Город кишел немцами в гражданском и в военной форме, а также бойцами Сопротивления и ополченцами. Мне эту площадь не пройти, говорил себе Нойберт, а между тем уже шагал по площади. Он ясно различал впереди вывеску «Отель», выведенную замысловатыми буквами, и в то время, как некий голос нашептывал ему: «Скорее, скорее, скорей!» — упирался ногами в землю, словно поднимаясь вверх по круче. Он беззвучно повторял слова пароля. За стойкой буфета стоял хозяин, без пиджака, с неторопливым взглядом и зачесанными вверх белокурыми волосами. Он беседовал с клиентом, которому пододвинул стакан пива. Клиент что-то рассказывал, и оба смеялись. Нойберт подошел к ним, но при всем старании ни слова не разобрал. Усталость и равнодушие овладели им; вмешавшись в их разговор, он произнес те самые слова: «Я от фирмы «Дарриган и сыновья», насчет заказа». Выгляжу я в точности как солидный представитель фирмы, подумал он. Хозяин, отвлекшись, скосил на него глаза, но, казалось, был так поглощен рассказом клиента, что лишь спустя полминуты обратился к Нойберту: «В чем дело?» А может, это и не он, мелькнуло у Нойберта, и он слово в слово, как лунатик, повторил: «Я от фирмы «Дарриган и сыновья», насчет заказа».