Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине

— В страсти не откажешь и Нечаеву, — сказал Куприянов.

— Довольно! — вдруг крикнул Кравчинский и, сорвавшись с места, заметался по залу. — Нельзя, ну нельзя же сравнивать Бакунина с Нечаевым. Подумайте, кого мы судим! Героя нескольких народных восстаний, которого приговаривали к смертной казни. Бесстрашного обличителя николаевского деспотизма.

— Друзья, оставим прежнего Бакунина, — сказала Александра Корнилова. — Вернемся к нынешнему, швейцарскому. Нечаев приехал в Россию с его мандатом и действовал как представитель Международного товарищества. Значит, он пачкал своими подлыми делами Интернационал. Интернационал, историю которого вы, Петр Алексеевич, так возвышенно излагаете рабочим. Он пачкал наше святое дело еще до убийства Иванова. Мне вчера случайно попала листовка, ходившая среди нечаевцев. Вот послушайте, зачитаю один «прелестный» отрывочек. «Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме истребления, мы соглашаемся, что формы, в которых должна проявляться эта деятельность, могут быть чрезвычайно разнообразны. Яд, нож, петля…»

За столом поднялся гул возмущения. Корнилова порвала листовку на мелкие клочки.

— Хранить такую прокламацию не только опасно, но и гадко. Хорош был бы социализм, завоеванный такими средствами! Ядом, ножом, петлей.

— Петр Алексеевич, а как рисует будущий строй Бакунин? — задумчиво спросил Чайковский, поднося зажженную спичку к скомканным бумажным клочкам, брошенным Корниловой на медное подножие самовара.

— Бакунин никакого будущего строя не рисует, — сказал Кропоткин. — Он считает, что народ сам, без всяких проектов, создаст свободное безгосударственное общество.

— И вы с этим согласны?

— Нет, я полагаю, что уже теперь мы должны обдумывать и представлять будущее социальное устройство.

— Вот-вот, я всегда настаивал на выработке ясных идей.

— Но социальный идеал — это не отвлеченная идея. Это план построения. Чтоб разработать его, надо глубоко изучить историю революций и движение современной народной жизни.

— И современные теории социализма, — добавил Чайковский.

— Да, и это надо хорошо знать.

— И в первую очередь — теорию Бакунина, — еще раз съязвил Куприянов.

Кропоткин ему не ответил.

Разговор затих. Выяснять отношение к Бакунину уже не было нужды. И до этого все хорошо знали, кто как к нему относится, но сегодня это определилось еще более отчетливо. Начисто отвергали теоретика всемирного бунта только трое (Куприянов и сестры Корниловы), а целиком его вовсе никто не принимал, даже его верный последователь, каковым до сих пор слыл в обществе Кропоткин.

Толки и споры о радикальной молодежи, на которую пала тень подмосковной преступной эпопеи, перемещались с газетных полос на журнальные страницы. Это перемещение ускорило одно выдающееся событие — знаменитый писатель, с великим состраданием представивший миру бедных, униженных и оскорбленных людей, ныне пустил в свет бесов. Недавно они проказничали в номерах «Русского вестника», а теперь пошли гулять по Петербургу, собранные их творцом в одну книгу.

Кропоткин читал как-то за утренним чаем сообщения о делах Франции — страны его зыбких надежд. Дела ее были весьма шатки. На земле былых революций все еще по-хозяйски прочно стояли германские войска, ожидавшие полной выплаты пятимиллиардной контрибуции. Республиканцы униженно обращались к лондонскому Ротшильду, пытаясь у него вымолить гарантию на выплату Вильгельму последнего миллиарда.

А монархисты воспользуются тяжелым положением республики и свернут ей голову, подумал Кропоткин. Он полистал другие номера газеты, в столбцах внутренних известий ничего интересного не нашел, не обнаружил нитяного сдвига в российской государственной жизни. Он перевернул еще один лист и наткнулся на издательское объявление.

«Отпечатан и поступил в продажу

во всех магазинах роман

БЕСЫ

Федора Достоевского, цена 3 р. 50 к., склад у автора,

Измайловский полк, 2-я рота, № 14.

Гг. книгопродавцы пользуются уступкою».

С литературными нигилистами Кропоткин был знаком. С пристальным вниманием читал когда-то тургеневских «Отцов и детей» (в любимом писателе не разочаровался, но Базаровым не восхитился). Читал он и «Взбаламученное море» Писемского (с неприязнью), и «Марево» Ключникова (с отвращением), и «Панургово стадо» Крестовского (предательская кляуза!), и «На ножах» Стебницкого (ложь, безвкусица, бульварщина!).

А вот «Бесов» он еще не читал. Боялся к ним подступиться, когда они проходили по страницам катковского журнала. Нападки на мятежную молодежь других литераторов — это еще куда ни шло. А как же мог обрушиться на нее великий писатель, пострадавший за свои мятежные юношеские мечты? Его теперь сравнивают со Стебницким, обвиняют в «стебницизме». Страшно с этим согласиться. Вот пойти бы сейчас к нему в Измайловский полк, купить книгу и тут же поговорить.

Он достал из ящичка стола кошелек и подсчитал свой капитал — три десятирублевые кредитки, одна пятирублевка и семьдесят копеек серебра. Тонковато. Арендные деньги (его доля), оставленные братом, на исходе. Дохода никакого не предвидится. Правда, за давний перевод Спенсера издатель так до сих пор полностью не рассчитался, но за ним остались какие-то злыдни, стыдно и требовать. Итак, одну десятирублевку надо отдать за комнату и чай, другую — на артельные харчи (в кафе Излера он теперь не ходил), третья останется на следующий месяц, а все остальное можно пустить в расход. Хватит и на «Бесов», и на «Пушки».

Он подошел к платяной нише, отдернул полог и снял с вешалки свою енотовую шубу, покрытую синим тонким сукном. Он вывез ее из Иркутска, но она до сих пор остается еще добротной и изящной. Слава богу, из вещей ему ничего приобретать не надо. Хорошо облачился еще в те годы, когда частенько бывал в аристократических домах и в Зимнем. Не мешало бы все-таки посетить дворец-то, поразведать, кто чем там теперь дышит. Донауров, наверное, ждет не дождется. Подожди, драгунский офицер, как-нибудь к тебе загляну, повидаемся с Шаховским, а сейчас надо бежать за «Бесами».

К Достоевскому в Измайловский полк он, конечно, не пошел. Завернул в дом Публичной библиотеки, в магазин Глазунова.

— Опоздали, ваше сиятельство, — развел руками знакомый приказчик. — «Бесов» уже нет. Мы взяли двадцать пять экземпляров, и все разошлись. Зайдите к Попову, тот вдругорядь посылал к издателю.

Кропоткин кинулся в Пассаж, в лавку Попова.

— Да, есть у нас это примечательное сочинение господина Достоевского, — сказал поповский приказчик. — Я дважды брал. Неуступчива госпожа Достоевская, весьма неуступчива. Второй-то раз можно бы отпустить с большей скидкой. Нет, двадцать процентов, и шабаш.