Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине

— Анатолий, уезжай в Москву, — сказал Кропоткин, — Войнаральский достанет тебе паспорт. Ты на поруках, тебя в любую минуту могут вернуть в камеру.

— Нет, я петербургского дела не оставлю. Пускай и погибну здесь, зато подготовлю настоящих заводских пропагандистов. Пятеро — десятеро рабочих сделают больше, чем один я.

— Но ты уж их подготовил к делу, зачем же еще оставаться на какой-нибудь месяц? Чтоб потом погибнуть?

— Не уговаривай, Петр. Поезжай, поезжай в институт.

И Кропоткин поехал.

Огромное здание института уже вобрало в себя тысячную толпу, кишащую муравейником. Лекции еще не начались, и всюду — в сенях, у раздевальной, в коридорах, в открытых аудиториях — кишели, роились, сбивались в кучки, галдели, спорили или таинственно о чем-то сговаривались студенты. Кропоткин, раздевшись, бродил среди этих толп, высматривая Перовского и Эндаурова. Наблюдал, ни с кем не вступая в разговор. Вот таким же посторонним он чувствовал себя среди шумной университетской братии, пока не познакомился там с Клеменцем и Чайковским. Все студенты университета были на пять — семь лет младше его, и ему, исколесившему страну от Балтики до Охотского моря, познавшему жизнь народа, неинтересно было слушать пылкие, высокопарные и наивные разговоры о России, о честном служении ей, о высоком назначении науки, о просвещении темного народа. Технологи меньше витийствовали, вели себя проще, выглядели подчеркнуто буднично, почти все в грубых высоких сапогах, в серых и синих блузах, подпоясанных узкими ремнями. С улицы входили в плохоньких шинелях, в фуражках с зелеными околышами, какие носили только студенты-технологи.

Побродив внизу, Кропоткин поднялся на верхние этажи, тоже забитые толпами. На стенах всюду висели огромные чертежи — маховые колеса, рычаги, муфты, валы, кривошипы, шестерни, винты, турбины и разные прочие элементы машин. Институт знаменовал движение страны к технической цивилизации. Он готовил больше шести тысяч технологов — образованных слуг капитала. Но среди них, в недрах этого технического храма, зарождались кружки противников крепнущего российского капитала.

Он обошел верхние этажи, спустился вниз и тут у лестницы наткнулся на Перовского.

— Вы на лекцию? — спросил его Кропоткин.

— Нет, я ищу Эндаурова.

— Хорошо. Найдете — выходите на улицу. Поговорим.

— Сию минуту. — И Перовский кинулся наверх.

Кропоткин не успел еще одеться, как они подбежали к раздевальной.

Вышли на Царскосельский проспект.

— Где же нам поговорить? — сказал Перовский.

— Идемте в «Еленку», — сказал Эндауров. Кропоткин недовольно поморщился. «Еленкой» технологи называли дешевую студенческую столовую, устроенную великой княгиней Еленой Павловной, совсем недавно умершей. Из всей царской фамилии Кропоткин чтил лишь ее да Марию Александровну, императрицу. Будучи пажом, он знал закулисную придворную борьбу их с высокопоставленными крепостниками. Они упорно настаивали на освобождении крестьян, всемерно поддерживая Милютина, и побуждали императора к реформе. Не веря теперь никаким благим монархическим начинаниям, бывший паж и сейчас не потерял уважения к покойной Елене Павловне, женщине широкого образования и искреннего сочувствия бедам народа. Глумливое словечко «Еленка» неприятно кольнуло его, но он, конечно, не одернул Эндаурова.

— Пройдемтесь лучше по проспекту, — сказал он. — Вам не холодно? — Он оглядел студентов. Перовский был в полушубке и меховой шапке, а Эндауров — в пальтишке и фуражке с зеленым околышем.

— Нет-нет, я не мерзну, — сказал Эндауров. — Морозец приятный, пройдемтесь.

— Разговор небольшой, — сказал Кропоткин. — Должен вам сообщить, что вы приняты в общество.

— А разве не на сходке принимаете? — спросил Эндауров.

— Сходиться сейчас не время, да и некому. Нас в городе всего пятеро. Мы хорошо вас знаем, давно уж помогаете нашему обществу в работе. Завтра в восемь вечера приходите в «Белую лебедь», Сердюков поведет за Невскую заставу. Шлиссельбургский тракт под присмотром, студентам появляться там небезопасно, так что фуражку-то не надевайте, Эндауров.

— А я к рабочим в ней не хожу.

— Хорошо ли вы все обдумали, решив вступить в наше общество? Нас громят, тюрьма-то ведь неизбежна.

— Знаем и готовы к ней.

— Вас, будущих инженеров, ждет безбедная жизнь… Посмотрите. — Кропоткин остановился и окинул взглядом уходящий вдаль проспект, по которому в ту и другую сторону неслись прогулочные санки с меховыми полостями, расписные кареты, уютные дорожные возки. — Посмотрите, какая раздольная развлекательная жизнь, и она будет вам доступна — собственные экипажи, выездные лошадки, визиты. Стоит ли менять все это на каторжные работы?

— Мне и сейчас такая жизнь может быть доступной, если поклонюсь отцу, — сказал Перовский. — Но я не хочу никому поклоняться. Не хочу служить мамоне.

— Вася, повидайтесь с Любой Корниловой, — сказал ему Кропоткин. — Она получила от вашей сестры письмо.

На Обуховском мосту они встретились с человеком, понуро шагавшим в глубокой задумчивости, уткнув лицо до самого носа в оттянутый шарф. Он прошел было мимо, но вдруг, услышав голос Кропоткина, вскрикнул:

— Петр Алексеевич!

Кропоткин обернулся и попал в медвежьи лапы забайкальского казака Полякова.

— Поймал-таки, изловил! — тиская своего сибирского друга, кричал Поляков. — Трижды заходил в вашу берлогу, все нет и нет.

Перовский и Эндауров повернулись и пошагали в обратную сторону.

Поляков наконец выпустил из рук Кропоткина.

— Эй, дорогу! — крикнул кучер с облучка взлетевших на мост санок.

Они отошли к парапету.

— Пятнадцатого марта — заседание Географического общества, — сказал Поляков. — Ваш доклад о ледниковых отложениях.

А вот это уж совсем некстати, подумал Кропоткин.

— Но к докладу я не готов, — сказал он.

— Успеете подготовиться, еще целый месяц. Сам вице-президент просит. Неужто и Семенов для вас уж ничего не значит? Не допускаю, Петр Алексеевич. Вы так всегда им восхищались. Нет, вы должны, понимаете, должны доказать свою ледниковую гипотезу. Только вы можете опровергнуть теорию дрифта Лайеля, как он опроверг в свое время теорию катастроф Кювье.

— Милый Иван Семенович, за один месяц я ничего не докажу и никого не опровергну.

— Но доклад, я уверен, вызовет большой интерес у наших географов. Его все ждут. Ждут и геологи.

— Ладно, дружище, я подумаю, — сказал Кропоткин.

Думал он недолго. Все решил на пути от Фонтанки до Мойки. К Малой Морской подошел с твердым намерением представить Географическому обществу обстоятельную записку о финляндских и российских ледниковых отложениях. Исследование о ледниковом периоде ему завершить, конечно, не удастся, а доклад действительно может серьезно заинтересовать других географов, и они, возможно, доведут его дело до конца.