Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине

Войдя в свою комнату, он сразу, даже не скинув шубы, достал из нижнего ящика стола «ледниковые» папки. Еще пять лет назад, до финляндского путешествия, он опубликовал большую статью об эрратических валунах и дилювиальных образованиях. С тех пор скопился огромный исследовательский материал, уже достаточно обработанный и почти готовый к печати. Он занял бы, пожалуй, целый том «Записок Географического общества». Но сейчас предстояло изложить ледниковую теорию в записке, которую можно прочесть на одном заседании. Дело нелегкое. Надо ведь обосновать гипотезу на самых существенных изученных фактах. Что ж, придется порядочно потрудиться.

С этого дня его жизнь как бы раздвоилась. С семи утра он писал записку для Географического императорского общества, возглавляемого великим князем Константином, братом императора, а с полудня бросался в водоворот других дел, дел другого общества, воюющего с империей. Не странно ли? Нет, не странно. Общество географов только именовалось императорским, царь им нисколько не интересовался. Константин же председательствовал совершенно бездейственно. И не для него трудился Кропоткин, а для тех, кто со временем станет истинным хозяином Земли и должен будет знать ее историю. Зная движение мощных древних ледников, пространства и границы ледникового покрова, люди смогут лучше изучить природу планеты, ее осадочные породы, ее почвы, ее озера и болота, ее флору и фауну. Человечество, свободное от сословной вражды и от войн, войдет в тесное сношение с природой и проникнет в самые сокровенные ее тайны. Исследуя далекое прошлое, Кропоткин предвидел будущее свободного человечества, и его географическая работа нисколько не противоречила и не мешала его практическим революционным делам, ибо революцию он понимал как прорыв в будущее, как прыжок эволюции.

Он закончил записку точно к сроку.

И утром пятнадцатого марта собрался в Географическое общество, но тут подоспело уведомление секретаря — заседание переносится на двадцать первое число сего месяца, так как предстоящий доклад весьма заинтересовал геологов, а они не смогли бы его выслушать, поскольку у них сегодня свое заседание. Кропоткин сердито скомкал уведомление и швырнул в мусорную корзинку. Он мог бы заняться сегодня делами своего общества, но вчера ни с кем не договорился о встрече, сообщив друзьям, что идет на заседание географов. Ладно, пойду на Выборгскую, решил он. Может быть, кого-нибудь встречу.

Он вышел из дома и увидел на противоположной стороне улицы низенького человека в темно-желтом пальто и кожаной шляпе, расшагивающего по мокрому тротуару. Я уже видел из окна этого господинчика, вспомнил Кропоткин. Час назад он тут прохаживался и еще вот гуляет. А день-то сырой, холодный, серенький, совсем не располагающий к прогулке. Не для удовольствия снует здесь сей голубчик.

Кропоткин пошел через грязную мостовую прямо на господинчика. Тот повернулся и пошагал к Вознесенскому проспекту, но спокойно, все той же неспешной, прогулочной походкой. Кропоткин пошел к Невскому. Дойдя до Гороховой, он оглянулся. Господинчик следовал поодаль за ним, но уже поспешая. Ясно, шпион. Надо оторваться, чтоб не привести его на Выборгскую.

Пересекши Гороховую, Кропоткин вошел в магазин меховой одежды Левенсона. Он долго стоял у прилавка.

— Что вам будет угодно-с, ваша милость? — спросил приказчик. — Чем изволили заинтересоваться?

— Шубами, — сказал Кропоткин.

— Мужскими? Дамскими?

— Теми и другими.

И приказчик начал подавать ему одну за другой шубы — бобровые, куньи, выхухольи, хорьковые, ильковолапчатые, выдровые, колонковые, песцовые, енотовые, лисьи. Кропоткин рассматривал их, некоторые примерял к невысокому своему росту, другие накидывал на плечи. Потом взял и раскинул на руках шубу роскошного собольего меха, шоколадного цвета с золотистым отблеском.

— И какова же цена этой прелести? — спросил он.

— Четыреста десять рублей, — ответил приказчик.

— Четыреста десять?.. Да на эти деньги можно прокормить до нового урожая целую деревню. Не лучше ли купить мужикам хлеба? Что вы скажете, любезный?

— Мужики и без вас прокормятся, ваша милость, — сказал приказчик. — Сами добывают хлеб. У хлеба да без хлеба? Так не бывает.

— Бывает, любезный. Целые губернии голодают.

Кропоткин вышел на улицу. Господинчик в темно-желтом пальто все еще гулял поодаль. Терпелив. Если бы даже два часа простоять в магазине, он все равно не покинул бы своего поста. Кропоткин пошел дальше к Невскому. Потом свернул в Кирпичный переулок, во двор того дома, в котором осенью снимала комнатку Варя Батюшкова. Из кирпичного дворового лабиринта он выбрался на Невский и, окинув взглядом проспект, не увидел темно-желтого коротыша. С Невского свернул на Большую Морскую, вышел через арку Главного штаба на Дворцовую площадь, потом — на Дворцовую набережную и понесся по ней почти бегом вверх, к Литейному мосту.

Домчавшись до Выборгской, до Саратовской улицы, он забежал в квартиру Кувшинской и застал тут не только хозяйку, но и Куприянова, Сердюкова, Любу Корнилову. Они угрюмо сидели за пустым столом. Никто не вымолвил слова, когда он с ними поздоровался. Все молча и мрачно смотрели на него целую минуту.

— Что случилось? — встревожился он.

— Садись, Петр, — сказал Сердюков. — Стряслась, брат, большая беда.

Кропоткин сел к столу.

— Ну вот и вся наша семья, — сказала Кувшинская. — Почти вся. Последний раз собрались.

— Может быть, и не последний, но здесь сходиться больше нельзя, — сказал Куприянов.

— Да что же случилось? — спросил Кропоткин.

— Сегодня ночью арестован рабочий кружок, близкий к Низовкину, — сказал Сердюков.

— А сам он?

— Тоже арестован.

— Низовкин всех нас выдаст, — сказал Куприянов. — Выдал бы и все общество, если бы знал губернские отделения. Если бы его приняли в общество. А ты ведь настаивал, Анатолий.

— Да, я настаивал принять. И может быть, лучше было бы. И я не думаю, что он нас предаст.

— Все еще веришь? Я с первого знакомства почуял в нем предателя.

— Конечно, выдаст, — сказала Люба. — Гибнет наше дело. Готовились собрать съезд общества, намеревались создать настоящую народную партию, начинали было объединять рабочие кружки в общую организацию, и вот все рушится.

— Ничего не рушится, Люба, — сказал Сердюков. — Что мы приуныли? Рабочие наши выведены на дорогу. Такие, как Алексеев и Бачин, сумеют объединить товарищей в общую столичную организацию. Обнорский действует в Москве, собирается, говорят, в Одессу. Нет, дело нашего общества не погибнет. Нынешняя весна начинается походом в народ. Вчера восемь петербургских студентов ушли кузнецами в Тверскую губернию. Сотни и тысячи народников этой весной двинутся в деревни из городов. Многие идут не просто пропагандистами, а работниками, чтобы слиться с народом.