Владимир Оболенский - Моя жизнь. Мои современники

В Крыму в это время было совершенно тихо. Сессия земского собрания была отложена на январь месяц, а раскачать местных «нотаблей» на политический банкет, несмотря на усилия освобожденцев, было трудно. Как я уже писал выше, структура крымского общества сильно отличалась от того, что было в других местностях России. Местная интеллигенция, которой принадлежала в начале революции инициатива всяческих выступлений, здесь тесно срослась с разноплеменной обывательской массой. Это создавало ей большее влияние в населении, но слабость сословных и бытовых перегородок мешала кружковой сплоченности, необходимой для производства революционных фейерверков. Поэтому в своих революционных выступлениях Крым отставал от других местностей России, несмотря на то, что может быть нигде отрицательное отношение к самодержавному режиму не было так сильно и сознательно. Мне лично, впрочем, пришлось принять участие в маленьком акте политического протеста. Первым земством, выразившим пожелание о созыве народного представительства, было черниговское. Адрес его был составлен в весьма почтительных и умеренных выражениях, с отсутствием даже намека на конституционные реформы. Однако это были первые полученные царем либеральные пожелания земских людей после тех, которые он при вступлении на престол назвал «бессмысленными мечтаниями». Возобновление «бессмысленных мечтаний» привело в негодование придворные сферы. Негодование было тем большее, что на черниговском собрании председательствовал губернский предводитель дворянства А. А. Муханов, камергер двора его величества, хорошо известный Николаю II как бывший его однополчанин по лейб-гвардии гусарскому полку. То, что крамольный адрес был допущен Мухановым к обсуждению в собрании и прошел единогласно, было принято Николаем II не только как неуместная политическая демонстрация, но и как личная дерзость придворного. Муханов не мог быть смещен с должности предводителя дворянства, но о его неправильных действиях было немедленно возбуждено дисциплинарное расследование, на время которого он устранялся от председательствования в собрании, а независимо от этого по высочайшему повелению он был лишен придворного звания.

Расправа с Мухановым вызвала негодование в широких общественных слоях, и он был засыпан сочувственными телеграммами со всех концов России.

В Симферополе инициативу посылки приветствия Муханову взяли на себя два члена губернской земской управы — М. К. Мурзаев и я. Мы составили текст приветствия и стали собирать подписи. Но для сбора подписей требовалось время, и мы решили послать Муханову телеграмму от граждан Симферополя за нашими двумя подписями, а подлинный адрес доспать потом по почте. Так как мы с Мухановым не были лично знакомы, то сочли необходимым подписать телеграмму, обозначив на ней наши должности — членов губернской земской управы.

Через несколько дней губернская управа получила от губернатора уведомление, что за посылку приветствия Муханову мы оба, по распоряжению министра внутренних дел, уволены от занимаемых нами должностей. Если не ошибаюсь, это была единственная репрессивная мера, примененная к земским деятелям Святополк-Мирским. Это обстоятельство создало нам на короткое время всероссийскую известность. В течение нескольких дней наши имена не сходили с газетных столбцов. Нечего и говорить, что в Симферополе мы сделались самыми популярными людьми. На улице малознакомые люди нам пожимали руки. В одном частном доме было даже организовано наше чествование с весьма высокопарными речами. По всей вероятности, и своим избранием в 1-ю Государственную Думу я отчасти был обязан этому маленькому происшествию с адресом Муханову, подписывая который мы не представляли себе, что он будет чреват для нас такими последствиями.

Из симферопольской интеллигенции только я один входил в Союз Освобождения и поддерживал с ним связь, участвуя в его съездах в Москве и Петербурге. В Симферополе я не образовал группы Освобождения. Это было и не нужно, и даже могло бы вредно отразиться на моей политической работе в первый, так сказать, «словесный» период революции, когда было важно сохранять общий фронт борьбы, в котором социал-демократы и социалисты-революционеры принимали участие вместе с освобожденцами. К Союзу Освобождения левые партии, особенно эсдеки, относились враждебно, и, если бы в Симферополе появилась группа Освобождения, наш общий фронт неизбежно дал бы трещину. Между тем, в этом мирном городе было мало людей, способных на инициативу в политических выступлениях и готовых идти на сопряженный с ними риск своей карьерой или даже свободой. Поэтому мы, «делавшие» в конце 1904 и начале 1905 года революцию в Симферополе, не присваивали себе никакой партийной или групповой клички. Нас было четверо: упоминавшийся уже выше мой коллега по земской управе М. К. Мурзаев, редактор «Вестника таврического земства» Л. С. Зак, исключенный из Лесного института студент В. А. Могилевский и я. Могилевский, впоследствии хорошо знакомый парижской эмиграции заведующий конторой «Последних Новостей», был тогда юношей 22–23 лет. Он был социал-демократом и одним из самых влиятельных членов местной с.-д. подпольной организации. По натуре, однако, он не был сектантом, имел связи с местным буржуазным обществом и особенно тяготел к общественной деятельности, выходящей за узкие партийные рамки. Все любили этого доброго и отзывчивого юношу, всегда готового помочь и услужить всякому, кто в нем нуждался. Он и до сих пор остался таким. Социал-демократическими теориями он не занимался, но, попав еще студентом в ряды с.-д. партии, оставался ей верен всю свою жизнь. Л. С. Зак был экономистом научной складки. По убеждениям был социалистом народнического направления, но по свойствам натуры не мог войти в ряды профессиональных революционеров, примкнув к этой партии лишь на короткое время после революции 1917 года, когда перед ней, казалось, открывалась возможность государственного строительства. М. К. Мурзаев был самым правым в нашей компании. Он был убежденным либералом, сторонником буржуазного строя и врагом социалистических утопий. Разница наших взглядов, однако, не мешала нам в этот период медового месяца революции 1905 года составлять сплоченную группу.

В период «банкетного движения» мы взяли на себя инициативу устройства банкета в Симферополе. Для того, чтобы банкет вышел импозантной демонстрацией, мы поставили себе целью привлечь к его организации не революционеров, а людей с видным положением в местном обществе, известных сравнительно умеренными взглядами. Собрали инициативную группу человек в пятнадцать, в которую вошло несколько земских гласных, несколько адвокатов, землевладельцы, коммерсанты, практикующие врачи, т. е. весь цвет симферопольской интеллигенции. Мы собирались в доме самого видного симферопольского врача, доктора Минята. Это был высокий старик с огромной седой бородой по пояс. Прежде, когда эта борода была белокурой, в течение многих лет он был главным врачом Сакской грязелечебницы и прославился не только как талантливый врач, но и как неотразимый сердцеед. Курортные дамы бегали за ним табунами, и о его романах ходило множество городских сплетен. Теперь этот бывший лев, оставшийся старым холостяком, сколотил себе хорошее состояние и жил один в своем удобном особняке, кое-когда выезжая на врачебные консилиумы. Он любил хорошо поесть и хорошо угостить. И все наши собрания заканчивались обильным ужином со спиртными напитками. Ужинали мы у доктора Минята в ноябре, ужинали в декабре… Волна банкетов прокатилась за это время по всей России, а у нас ничего не вытанцовывалось. Наши «нотабли», как мы их называли, говорили за ужином либеральные слова, но боялись скомпрометировать на политическом банкете свое политическое благонравие, и всякое практическое предложение встречало бесконечное число мелких возражений. Пропустили мы юбилей судебных уставов, пропустили еще другие разные поводы. Наконец остановились на таком плане: в Симферополе когда-то возникло сельскохозяйственное общество с утвержденным уставом. Оно влачило жалкое существование и наконец совсем захирело. Но устав остался. Вот и решили воскресить его с тем, чтобы использовать одно из его заседаний для публичного произнесения речей политического содержания. Если Общество после этого будет закрыто — беда не велика, ибо оно все равно существовало лишь на бумаге. Много времени ушло на всевозможные формальности — выборы новых членов, президиума и пр. Только на 10 января 1905 г., т. е. с двухмесячным опозданием по отношению к периоду политических демонстраций в других городах, нам удалось устроить в зале городской Думы с такими трудностями подготовленное публичное собрание. Оно совпало с сессией губернского земского собрания, которое тоже должно было присоединить свой запоздавший голос к политическим заявлениям других земских собраний, большинство которых уже состоялось в ноябре и декабре.