Игорь Кохановский - «Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег

В ответ – молчание. Потом:

– Да какое там в порядке… Васёчек, ты передай ему… – Она понимала, что Володе трудно набраться храбрости и поговорить с ней; в такие минуты он всегда вел себя как нашкодивший школяр, – передай, что его ждут послезавтра в Одессе, у него съемка…

– Хорошо, Люсенька, передам и посажу в самолет. Ты не волнуйся…

– Я, кажется, разучилась волноваться, – в голосе была усталость и отрешенная обреченность.

– Тебя ждут послезавтра в Одессе, – передал я Володе Люсины слова.

– Ну, не послезавтра, а послепослезавтра, и вообще туда несколько дней не летали самолеты, теперь будут отправлять задержанные рейсы. Завтра мы еще с тобой погуляем по Магадану, а послезавтра я полечу в Москву, а оттуда – в Одессу.

Я понял, что он так решил и уговаривать его переменить решение – бесполезно.

(Помните припев его знаменитой песни про джинна из бутылки – «если я чего решил – выпью обязательно».)

Мы с ним были приглашены на обед к художнику нашей газеты Виктору Кошелеву, жена которого, Нина, была очаровательная, гостеприимная хозяйка; к тому же мама Виктора, в прошлом проработавшая много лет корабельным коком, очень вкусно готовила. У Нины, работавшей заведующей городской библиотекой, была подруга Светлана, с которой у меня незадолго до приезда Володи начался бурный роман, и мне хотелось представить ее другу – интересно было узнать, как она ему…

Короче, когда мы пришли, нас уже ждали, стол был накрыт и буквально ломился от деликатесов – икра всех сортов, крабы, сваренные в молоке (рецепт Витиной мамы, забыл ее имя-отчество), миноги и еще какие-то экзотические морские продукты, и все было очень красиво сервировано, явно было видно желание потрафить знаменитому гостю.

Володя был тронут и очень быстро освоился, держал себя естественно, балагурил, острил, рассказывал всякие смешные байки, но скоро набрался, и я уложил его поспать в соседнюю комнату. Где-то часам к десяти вечера он проснулся, бодр, полон сил, и выпив совсем чуток, взял гитару…

А утром я его повел в магаданскую баню. И здесь я должен сделать небольшое отступление.

Я вырос в Москве на Неглинной улице, в знаменитом доме купцов Сандуновых (дом этот – один из красивейших домов Москвы по сию пору; несколько лет тому назад его избезобразили новоделом – закрыли арку какими-то воротами, спрятав ими чудесные скульптурные группы; под этой аркой мы в детстве играли в футбол, и в результате нашего варварства несколько пальцев на руках ангелов на этих скульптурах – они были гипсовыми – пообломались; дом этот, между прочим, поминается даже в одном из стихотворений Некрасова), по соседству с не менее знаменитыми Сандуновскими банями. Париться я научился и полюбил очень рано. Володя же до определенного момента не понимал этой моей страсти.

Однажды, дело было зимой, где-то в начале шестидесятых, когда Володя остался ночевать у меня после наших ночных посиделок, нас в восемь утра разбудил стук в дверь. Это был мой институтский приятель, тоже любитель парилки, с друзьями. Дело в том, что билеты-то в баню они купили, но гардероб уже весь занят, их не раздевают, а ждать час или больше, когда первые посетители бань начнут выходить, им не хотелось, и вот они решили раздеться у меня. И тут же предложили нам присоединиться – билеты лишние у них были.

Мы с Володей после приличного похмелья, конечно, отказались. Но они нас уверили, что лучшая похмелка – это парилка! И мы согласились.

Друзья моего приятеля были профессиональные спортсмены – борцы вольного стиля, вынужденные иногда сгонять вес, если он выходил за рамки той или иной весовой категории. То есть они были еще и профессиональными парильщиками. Придя в баню, они тут же попросили всех выйти из парилки, чтобы умельцы сделали настоящий, а не какой придется пар. После чего разложили нас каждого на отдельную лавку и в четыре веника начали «обрабатывать». Мы с Володей только ахали и охали, а они нас лупили и лупили дубовыми вениками. После чего я пошел в душ сам, а Володю они вели под белы рученьки и – под ледяной душ. И тут Володя понял, что за чудо эта парная! А когда в раздевалке нас уже ждали кружки с холодным пивом, которое мы выпили чуть ли не залпом, жизнь засияла такими красками, о которых нам после вчерашних возлияний не приходилось даже мечтать.

С тех пор Володя полюбил парилку.

…Я привел его в магаданскую баню, очень скромную, даже убогую по столичным меркам. Но она ему понравилась, пар был неплохой (не такой, конечно, как в Сандунах), и мы немного пришли в себя после вчерашнего.

После бани мы прошлись немного по городу, спустились к Нагаевской бухте, проголодались и пошли опять на обед к моим магаданским друзьям.

Нас уже ждали, все было так же вкусно и обильно, как вчера, и, как накануне, мой Володенька быстро набрался и пошел спать в соседнюю комнату. Я решил сходить на работу, хотя весь город уже знал, что ко мне прилетел Высоцкий. Редактор был в курсе происшедшего, сказал, чтобы я не беспокоился, только поинтересовался, сколько дней Володя пробудет в Магадане, и когда я ответил, что завтра он должен вылетать в Москву, ужасно расстроился. Оказывается, ему уже звонили из обкома и спрашивали, не может ли Высоцкий дать хотя бы один концерт. Я сказал, что это невозможно, что у него с переменой часовых поясов (разница между Москвой и Магаданом – восемь часов) нет сил на это.

Когда я вернулся к Кошелевым, то застал такую картину: Володя сидел на кухне с мамой Виктора, они о чем-то мило беседовали, гитара стояла в углу рядом.

– Наверно, он вас измучил своими песнями? – невольно спросил я.

– Ни в коем случае, мы про них даже забыли, правда, Володя?

По тому, как это было сказано, можно было понять, что они нашли общий язык и общие темы для разговоров. Володя был очень жаден до рассказов о том, о чем сам не имел ни малейшего представления. А так как мама Виктора всю жизнь проработала на кораблях дальнего плаванья, ей, наверное, было что ему рассказать.

Сели за стол. Володя поднялся с рюмкой в руке. Тост его был долгим, я его, конечно, не помню, но смысл был таким, что вот он, мол, в Москве очень беспокоился, как его другу здесь живется, думал, что одиноко и тоскливо, а оказалось, что он среди таких людей, а рядом с ним такая женщина – Володя обернулся к Свете, – что теперь можно не волноваться. И вообще, так как в Москве нет дома, куда бы он хотел пойти, то будь Магадан не так далеко, а за углом, – он непременно был бы частым гостем этого дома. Но очень скоро он опять отключился.

Назавтра всё повторилось, с той лишь разницей, что часов в пять вечера мы с ним уже сели в такси. Было довольно прохладно, я открыл в машине окна, и так как до Магаданского аэропорта около 60 километров, ехать больше часа, по пути Володя пришел в себя.