Игорь Кохановский - Игра на вылет

С вашим уходом из жизни
мне вспомнилась вдруг вся жизнь
в интимных сюжетах капризных,
таивших судьбы сюрприз.

Когда оглянёшься строго
на чувств промелькнувших разброс,
то видишь, что так немного
влюблённостей в прошлом сбылось.

Разовые интрижки,
как говорится, не в счёт,
ходок таких делишки
чувства не знали улёт…

Когда-то в юные годы
влюблённость была – мой код,
и этого кода аккорды
озвучивали полёт
юности, что парила
на крыльях, лёгких, как пух,
его потом память хранила,
внеся в греховный гроссбух.

Сегодня, листая страницы
гроссбуха безумства дней,
я, как сейчас, вижу лица
одно другого милей.

Я только в красавиц влюблялся,
всем прочим их предпочтя,
вкус флирта вкушая, как яства
вкушает уже не дитя.

Но почему-то влюблённость
вдруг таяла без следа
и уходила в ту область,
где новых встреч череда
звала в неизвестность страсти,
где близости новизна,
забыв про интрижек напасти,
шаманила, как весна.

Впервые меня влюблённость
накрыла, как моря волна,
даруя чувств окрылённость
и жаркие ночи без сна…

…У нас было целое лето,
и море, и Макопсе,
где наши два силуэта
сливались в соитья красе.

И вдруг разбежались под осень,
умытую грустью дождей…
Краса разбивалась оземь
обыденностью ночей…

А ведь, признаюсь честно,
знал, как озноб на ветру, —
если не будем мы вместе,
я тут же сразу умру.

Но всё обернулось лажей,
надоевшей душе моей…
Похожее не однажды
мне встретится в промельках дней…

…Потом был марьяж марокканки…
Друзья называли так
тебя за твой нрав хулиганки,
за смуглость и резкость до драк.

Давнишние печали…
Я был той ночью с другой,
но ты появилась случайно,
устроив мне мордобой.

Разодрала мне в клочья
свитер крутой фирмы́ …
После той памятной ночи,
конечно, расстались мы.

…Потом была прелесть-татарка,
взбалмошная, как бес,
яркая самка-дикарка,
до жути любившая секс.

Она была супермоделью.
В американском турне
престиж наш всего за неделю
поднялся с ней, как на волне.

В журнале «Америка» вскоре
был снимок: показ наших мод,
и к ней, как к богине в фаворе,
зевак сброд ликующий льнёт…

…Потом была фея степенства,
и в письмах на Колыму
она рисовала портрет свой —
девица грустит в терему.

И этой художницы милой
в письмах ко мне в Магадан
рисованный облик унылый
скрашивал те года.

…Потом в Магадане холодном
возникла из жарких Сочей
нравом капризным и гордым
женщина жадных ночей.

Но непонятная тайна
возникла на месте пустом
пропастью провинциальной —
несовпаденьем во всём.

…Потом появилась, как чудо,
как пламя не из искры,
и просто невесть откуда
милейшее диво Москвы,
похожая на Одри Хепбёрн,
и флирты ушли в запас,
и с ней свой последний номер
отыграл разбитной ловелас…

Теперь это всё далёко.
Влюблённостей череда
кажется шуткой рока,
коварною, как всегда.

Коварство в её мимолётности
и в краткости колдовства,
подсказанного влюблённости
взбрыками естества.

И всё же из нынешней дали,
как прошлое ни назови,
оно как само оправданье
безумств молодой крови.

Конечно, таким безумствам
недолгие дни суждены,
с извечною ноткой грустной
теперь они словно в тени…

Но всё это померкло разом,
словно сравненья боясь,
пред новой любовной связью —
такой была наша связь.

И прежние все мелодрамы,
раскрасившие мою жизнь,
забылись в момент, когда мы
с вами пересеклись…

Вы были столь утончённы
и столь изящны в любви,
что вмиг стали просто никчёмны
все прежние дивы мои.

Я словно впервые в жизни
нашёл то, что и не искал,
а встретил нежданным сюрпризом,
сразившим меня наповал…

Как будто впервые женщина
от пяток и до ланит
открылась мне сутью вещею,
какой была только Лилит…

Как будто само совершенство
женщиной во плоти
открыло мне тайны блаженства
и горечи впереди…

Вам было всего лишь 20,
мне 39 лет…

Мы стали с вами встречаться…
Шальной нашей связи сюжет
жил сорок четыре года
и не слабел ни на миг,
словно любви природа,
чувств постоянный час пик
нам даровав когда-то,
поддерживала этот час
эмпатией, столь богатой,
что так сближала нас…

То ль мерещится, то ль завещано,
что за всю мою долгую жизнь
у меня была одна женщина,
это вы – рока главный приз…

Все другие когда-то романы —
словно чёрные дыры муры,
словно в молодости своей ранней
был в плену у пустой мишуры.

Только с вами узнал я ту радость,
что окрашивает серость дней
в краски, лёгкие, словно праздность,
и в ярчайшие, как юбилей.

Это вы, моя ненаглядная,
незабвенная счастья мадам
подарили мне…
Жизнь нескладную
свою
брошу к вашим ногам…

Сорок четыре года…
Вы так внезапно ушли
из жизни,
что кода ухода
печальная,
где-то вдали
всё длится, особо ночами,
когда, уняв слёз поток,
меня заточает отчаянье
в свой болевой уголок…

Я плакал почти две недели,
потом слёз иссяк запас,
но жуткое чувство потери
обворожительной вас
меня не отпустит, пожалуй,
и до скончания дней,
и неодолимая жалость
к вам
станет сутью моей…

И неудержимость стона,
что вырвется вдруг из груди,
да слеза навернётся невольно,
ёкнут болью, что не позади,
что и впредь эта боль мне скажет —
такие, как наши, года,
неутолимые жаждой
встреч,
быть могут лишь однажды,
повтор их не мыслим даже,
а память о них – навсегда…

Снегом не разжившийся январь
слякотью асфальт желает маять…
Я смотрю на новый календарь
и на дату, что запала в память.