Игорь Кохановский - «Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег

Сели в такси, и Паша предложил заехать к нему, посидеть, поболтать, попить кофейку.

Когда вошли в его квартиру, я сразу обратил внимание на книжные полки. Бросилось в глаза полное собрание Брокгауза и Эфрона и еще множество книг. По кожаным корешкам с золотым тиснением можно было понять, что библиотека собиралась давно и со знанием дела.

– Откуда же у тебя такое богатство? – невольно вырвалось у меня.

– Это что… Вот раньше – было действительно богатство.

– А куда же оно делось?

– Прогудел…

– Как так?

– Ребятки, вы сидите с одним из самых крутых в прошлом наркоманом.

И он рассказал нам свою историю.

В свое время он окончил библиотечный техникум и очень рано понял, что книги – это капитал. Он начал собирать библиотеку, тем более что он очень рано и очень прилично стал зарабатывать – он был прирожденным концертным администратором, так это тогда называлось, а попросту – организатором концертов.

В пятидесятых годах в начале Неглинной улицы (это здание не сохранилось) был офис Москонцерта, около которого все дни, как бы сейчас сказали, тусовались артисты всех мыслимых и немыслимых жанров. Здесь сколачивались бригады, которые потом ехали «на чёс» – на гастроли. Этот «чёс» им организовывал Павел. Он тогда много не пил и почти все лишние деньги тратил на книги. Заработки росли, а с ними росли и потребности хорошо выпить и закусить. Последнее как-то не особо требовалось, а вот первое – всё больше и больше. И всё труднее было приходить в себя на следующий день после обильных возлияний.

И однажды на этом известном всей Москве «пятачке» на Неглинной к нему подошел один из артистов и, видя, как Паше плохо с перепоя, завел разговор том, что зря он так себя мучает – напивается, а потом чуть не целый день не может в себя прийти. Есть способ «словить кайф» и не мучиться после этого…

Так Паша впервые попробовал наркотики и вскоре на них «подсел».

Чем дальше в лес, как любил говорить Володя, тем ну его на хрен…

Денег, заработанных и немалых, стало не хватать. Тогда он начал продавать книги из своей библиотеки. Остались только самые ценные – их он не хотел продавать ни за что, хотя семья иногда голодала. И когда он дошел, как говорится, до ручки, он решил «завязать».

– Короче, я пришел к врачам и сдался им на милость. Процедуры жуткие, не хочу даже вспоминать. Но с тех пор – все, как отрезало. Только сигареты, даже кофе – вот вы пьете, а я боюсь, да и не хочется. А библиотеку я потом почти восстановил, но не полностью, конечно. Не те времена, что раньше. Сейчас многие книги, что у меня были, уже не купишь.

А потом Паша стал писать тексты песен, так как общался он со многими певцами и музыкантами, и тоже достиг определенных успехов.

Когда после подписания Хельсинкского соглашения поднялась волна еврейской иммиграции, одним из первых, хотя ему было уже под шестьдесят, уехал Паша. У него было две Библии с репродукциями Доре. Одну он подарил Ленинке, а другую ему разрешили вывезти.

Я бы никогда не вспомнил про Пашу, если бы не его рассказ, который мне вспомнился через двенадцать лет…

Когда мы вернулись ко мне на Горького, Володя вдруг предложил:

– А что если нам сходить попариться, тем более мне после больницы сам Бог велел.

– А тебе можно после больницы?

– А то!

Он куда-то позвонил, быстро переговорил с кем-то и сообщил, что мы идем в лучшую сауну столицы. Она располагалась в комплексе бассейна «Москва» (что была на месте взорванного храма Христа Спасителя, теперь восстановленного) и предназначалась только для избранных (в этой сауне нередко проводили по полдня две закадычные подруги – Екатерина Фурцева и Людмила Зыкина). Мы позвонили Севочке Абдулову, пригласили присоединиться к нам, у него был Леша Чардынин (известный кинооператор, снявший к тому времени фильм «Журналист» режиссера Герасимова), и мы вчетвером оказались в этой знаменитой сауне. Парилка в ней была и вправду отменная, а к нашему приходу ее нагрели до 110 градусов.

Я по дороге купил пластмассовую мыльницу – которая состоит из двух половинок, входящих одна в другую.

– А это еще зачем? – поинтересовался Володя.

– Соскабливать пот с тела. Этой премудрости меня научили борцы, сгонявшие в парилке набранный вес…

– Васёчек, да ты просто профессор в ентом деле. Вот что значит прожить всю жизнь возле Сандуновских бань.

Внутри, в предбаннике, сауна была обшита деревом и вся устлана коврами. На маленьком столике в углу стоял огромный самовар, на столе были разложены в вазочках конфеты, сушки всех сортов, даже с солью – для пива, которое мы с собой прихватили, загрузив его сразу в холодильник. Еще в этом большом предбаннике была огромная ванна для гидромассажа. Но самое замечательное, что прямо из парилки здесь можно было нырять в бассейн.

Просидели мы в сауне почти до вечера, а потом отправились в ресторан «Узбекистан», что на моей памятной Неглинке. В общем, как говорится, расслабились по полной программе.

Чуть забегая вперед, скажу, что и одну из наших последних встреч мы провели с Володей в сауне.

1 мая 1977 года мне надо было по делам заехать к сводной сестре моей жены Елене Силантьевой, чей муж работал в «Известиях». У этой газеты был свой Дом творчества в Красной Пахре, и вот туда мне пришлось ехать.

…На парковочной площадке дома творчества одиноко и гордо красовался Володин «мерседес» болотного цвета. Припарковавшись с ним рядом, я подумал, какая же нескладная, какая-то кургузая моя «Волга» рядом с его элегантной машиной. Мне вдруг вспомнилось гоголевское описание мебели в доме Собакевича, где стол, табурет, каждый стул словно кричал: «и я Собакевич»… Вот и моя машина словно кричала: «я совок, я самый настоящий совок»…

Выйдя из машины, я чуть ли не столкнулся с Володей. Обнялись.

– Васёчек! Ты как здесь?

– Да надо, по делу. А ты?

– Понимаешь, Марина приехала на три дня. А тут праздники. Куда деваться?… И вот Надеин, читал, наверно, такого, пригласил сюда. Слушай, я сауну заказал. Говорят, здесь она отличная. Пойдем.

И мы засели в сауне. Парились и не могли наговориться. Давно, с год, не виделись. В основном говорил Володя, и всё о своих проблемах – о запретах на официальные концерты, о выбрасывании уже написанных и записанных песен из фильмов, о неутверждении на ту или иную роль в картинах, хотя режиссеры его звали и хотели снимать, но не позволяло этого руководство киностудий.

У меня было все вроде неплохо. Я стал известным поэтом-песенником (ненавижу это словосочетание, но от него никуда не деться), в ходу у меня на то время было несколько хитов, что приносило приличные деньги. Печатал стихи, правда, редко, но меня это не очень огорчало тогда, ибо причина была почти не зависящая от меня: я просто писал такое, что в то время не печатали по идеологическим причинам. Писал «в стол», а это не вдохновляет, даже совсем наоборот. К тому же надо было быть, как теперь сказали бы, в определенной «тусовке», входить в компанию тех, кто тусуется вокруг какого-нибудь журнала. А я всегда был волком-одиночкой, ни с кем особо не общался, это тоже создавало проблему с публикацией стихов. Короче, я слушал Володю, и столько было в его словах горечи и обиды, что мне как-то неловко стало за то, что у меня жизнь просто «малина» по сравнению с его проблемами, и казалось даже странным, что он до сих пор не запил. А он «держался на торпедах» – вшитых «спиралях», которые уберегали от желания выпить.