Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

В подготовке писем к печати, комментариев, статьи-воспоминания О.Л. помогала Е.Н. Коншина, материалы через границы посылались почтой, передавались с оказией. По откровенным письмам О.Л. того времени к своей молодой подруге можно составить хотя бы некоторое представление о настроении О.Л. в этот заграничный период.

Осень 1922 г. Берлин. «Играю пока бессмысленно и рада, когда занята. А то сейчас тоска внедряется в душу». «В Праге живу страшно нормально, что не могу сказать про Берлин. По утрам, когда просыпаюсь, тоскую по России и ненавижу все, что дает здешняя жизнь, а потом втягиваюсь».

9 мая 1923 г. Бостон: «Я сейчас очень разбросана, не собранна внутри, не способная ни читать усидчиво, ни даже письма написать толкового. […] Мне стало как-то все равно, где жить. Лишь бы заработал наш театр – понормальному, т. е. не деньги, а пьесы, чтобы заиграл артистический нерв, а не гастрольный».

16 сентября 1923 г. Берлин: «Я почему-то не могу окунуться в ту полосу моих переживаний – скитальческая жизнь сделала меня рассеянной, не могу сосредоточиться ни на чем, какая-то тревога и нервность мешают делать что-нибудь толковое, душа спит…» (ОР РГБ, 619.20.26).

Осенью 1923 г. Коншина специально приезжала в Германию, чтобы завершить работу над книгой писем Чехова к жене с издательством «Слово». Книга вышла в начале 1924 г.

В фонде Е.Н. в ОР РГБ (№ 619.20.24–619.20.34) хранится 264 писем, открыток, записок к ней О.Л. (с десяток написаны рукой С.И. Баклановой под диктовку или по просьбе О.Л. – это в периоды ее нередких болезней). Все они сложены по датам, пронумерованы, иногда коротко прокомментированы, почти ко всем письмам приложены конверты. Е.Н. только уничтожила конверты писем, что писала О.Л. ей в Томск, когда она ездила к своему «шефу», выдающемуся философу Г.Г. Шпету, находящемуся там в ссылке, – «страха ради иудейска», как сама пояснила позднее. Первое письмо – фотография в роли Елены Андреевны – послано 17 июля 1909 г., последнее – 4 ноября 1957 г. Некоторые из них опубликованы во 2-й части двухтомника писем О.Л.

223 письма Коншиной к О.Л. хранятся в Музее МХАТ (КЧ, № 2834–3057); первое из них от 24 февраля 1909 г., последнее – 3 сентября 1958 г.

Живя обе в Москве, они виделись почти каждый день, вошли в близкий круг друг друга. Видимо, умная, ироничная, хорошо образованная, прекрасно знающая творчество А.П. и преклоняющаяся перед ним как личностью, Еликон (так звала ее О.Л., а вслед за ней и некоторые другие) была интеллектуально и духовно ближе других для О.Л.

См. коммент. 4 к письму О.Л. от 6 июня 1922 г.

19 января 1923 г. О.Л. писала из Нью-Йорка: «Дорогая, милая София Владимировна, не думайте, что я забыла Вас, помню и люблю и с любовью вспоминаю барак, и как Вы приходили с корзиночкой, и как мы мокли, и как черную кашу ели – что бы я дала, чтобы попробовать! Дорогая, хотела выслать Вам посылку, но решила, что деньгами лучше. Посылаю Маше за постановку пьес во Франции и за переводы и часть прошу передать Вам, наверное, пригодятся.

Я жива, но простужена, а через два дня должна буду играть 8 раз «Вишн. сад» подряд и 6 дней! И затем так же «Три сестры»! Вы чувствуете? Целую Вас и обнимаю крепко. Не забывайте меня. Поцелуйте Зинаиду Влад. Ваша О. Книппер » (РГАЛИ, 2540.1.217).

1-го мая 1923 г. О.Л. писала из Филадельфии жене своего старшего брата Елене (Луизе) Юльевне, в домашнем обиходе Лулу:

«Дорогая Лулу, спасибо тебе за твое письмо – я так живо почувствовала вашу московскую жизнь, милых детишек, и так захотелось всех повидать.

А я все мотаюсь из города в город. Купила себе уж сундучок-шкафчик, чтоб не мялись платья и не надо было вынимать белье. Вожу с собою спиртовую кастрюльку, сковороду, кофейник, чайник, готовлю уже сама, надоели рестораны и cafeteria. Делаю себе яичницу с шкваркой, с луком, и ладно. Чай и кофе тоже дома. И стираю иногда, только руки после этого болят сильнее. Вообще они меня угнетают. Я вся не своя, сон свой растеряла, устала от этой лямки, работа невероятная, я даже одно время с отчаяния закурила. Думала, что привыкну. Полная неизвестность нашего будущего театрального отнимает силы и энергию. Мне кажется, что я так устала, что вернусь в Россию разбитой старухой. Надоели разговоры об успехах, приемы, чаи, обеды, и все одно и то же. Какую-то лямку тянешь. И впечатления притупились, и стараешься «почувствовать», что ты в Америке. Театры скверные, уборные все в III этаже, и только одна внизу, где и ютимся мы втроем или даже вчетвером, я не привыкла к этому.

Очень здесь удобно жить, и все эти удобства доступны каждому, а не только избранным. В каждой комнате есть ванна, клозет, чуть не в каждом доме маленький ресторанчик, где получишь за небольшую плату чего душа желает. Смешные здесь аптеки: есть буфет для питья, всякое мороженое, можешь купить и конфект, и калоши, и я первое время думала, что попала не в аптеку – сидит публика за столиками, пьет, кушает» [конец утрачен] (КЧ, № 145).

Летом того же 1923 г. из Варена в Германии, где они готовились к новому зарубежному сезону, О.Л. писала С.В. Чеховой: «Часто, часто думаю о России, о всех моих, и не покидает мечта о каком-то куске жизни там, дома, у себя, чтоб слышалась русская речь, чтоб чувствовалась русская душа…» (там же).

Неточная цитата из стихотворения «Надежда» Н.М. Карамзина (вместо разлучает у Карамзина – разделяет).

17 июня 1929 г., однако, М.П. писала доктору И.А. Альтшуллеру: «Писем к О.Л. я не читала и даже книги у меня нет. […] Я думаю, это хороший такт со стороны Оли не давать мне читать этих писем. Я боюсь их читать… Тяжело…» (ОР РГБ, 331.104.14).

«Мрак», который «окутал» М.П., связан был с трагически закончившимися отношениями с братом Иваном и его женой. Потерявши сына, лишившись какой-либо опоры в жизни, они с трудом пробрались к сестре, в надежде найти там успокоение и поддержку. Но отношения не сложились. 18 декабря 1922 г. жена Бунина записала в дневнике: «Днем к нам пришла Книппер. […] Она много рассказывала и жаловалась на Марию Павловну, которая, по ее словам, проявила много жестокости и жесткости, например, к брату Ивану Павловичу. Потом рассказывала о скупости М.П.» (Устами Буниных. Дневники. Т. 2. М., «Посев», с. 85). Когда М.П. уехала в Москву улаживать свои дела с квартирой и архивом А.П., ялтинский дом она оставила на брата. Но ни он, ни его жена не смогли справиться с «новыми хозяевами жизни» – дворником Антоном и прислугой Лукерьей, которые всячески унижали, притесняли их, морили голодом. 14 августа 1920 г. И.П. записывает в дневничке: «Жизнь в доме невыносима, не знаю, доживу ли. Здоровье все истерзано. […] Если бы скорее убежать из Ялты. Невыносимо тяжело». И на следующий день: «Мар. Пав-на не пишет ни строчки. Случайно встретил на улице какого-то Шварцмана, который ехал в Москву с М.П. Он передал мне от нее поклон, сказал, что она очень хорошо в Москве устроилась, живет у Миши. Вот и все» (РГАЛИ, 2540.1.79). В довершение всех бед: на дом было совершено вооруженное нападение, о котором М.П. писала 28 марта Н. – Д.: «Хулиганы-бандиты ограбили мой шкаф с костюмами и летними платьями, и теперь я осталась в чем приехала. Брат храбро защищал дачу! Бывш. комнату покойной матери, где помещается брат с женой, обстреляли, пули застряли в стенах, пробивши стекла. Я ночую одна во всем доме, почти не сплю, конечно, боюсь и не знаю, как буду жить дальше. Перспектива печальная – голод, грабежи и отсутствие средств к существованию!.. Город совершенно замер, особенно та часть, где находится наша дача. Пожалуйста, не забывайте обо мне и знайте, что я очень боюсь и страдаю. Если случатся лишние деньги, пришлите мне, пожалуйста, – из авторских. Умоляю Вас. Как бы я хотела жить в Москве!» (Музей МХАТ, НД, № 6232). Вскоре по возвращению в Москву Иван Павлович тяжело заболел, лежал в больнице, где и умер от рака. Вину во всем случившимся вдова возложила на М.П. и отказалась с ней общаться.