Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

К письму Марии Павловны приписка: «Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая актриса земли русской!»

Переписка предопределяется присутствием Антона Чехова, он входит в нее как участник. Он предлагает шуточную форсировку тона, женщины ее поймут, но не очень поддержат. У обеих основания для серьезности.

Приписку А.П. заканчивает: «Напишите, когда будете в Ялте».

Кто бы пророчил, сколько зим Чехов перезимует там, в его «теплой Сибири», и какие отчеты М.П. станет слать оттуда ежегодно. И что будет происходить с ними со всеми и со всем их миром, пока эти две женщины будут регулярно обмениваться недлинными письмами.

Интерес к переписке исходно определен присутствием Чехова, в поле которого она начинается, а также присутствием Художественного театра. Эти бумаги не раз перебирали. Слава Богу, что нынче они публикуются все. Бумаги утомлены, особенно более поздние. Еще немного, и иные станут нечитаемыми (М.П. и О.Л. с какого-то момента уж не приносят извинений за то, что пишут черт знает чем и на чем. Обе привыкают – не только почтовой бумаги, чернил не достанешь. О труде публикатора следует говорить отдельно. Как и о благородной молчаливости комментария, о глубине его).

Чеховеды и историки МХТ находили и брали нужное им, но эти многие сотни недлинных писем оставили при себе свое в своей совокупности.

Есть выигрыш однообразия. Пишут, погостивши одна у другой, тотчас после проводов – открытка с дороги, потом рассказ, как доехала, какие попутчики попались; благодарят за снедь, положенную в дорогу. Рассказывают, кто встретил, что застали дома. Потом идут письма, где просят извинтить их задержку, бегло о текущих делах, из-за которых замотались. Непременно семейные новости. Отчитываются в порученном – М.П. присматривает за дачкой в Гурзуфе, подаренной Чеховым жене. О.Л. приходится проталкивать в Москве интересы Дома-музея, интересы бывают подчас драматические. Сдержанные отклики на культурные события, еще сдержаннее – оценки общего положения. В тридцатые годы обеих волнует происходящее с Мейерхольдом и его театром: Всеволод Эмильевич близок еще и через Чехова. Чехов этого артиста любил, слово за него однажды замолвил резко (впрочем, безрезультатно. Речь шла о том, кого брали или не брали в пайщики, сезон 1901/02 года. Чехов считал, что в любом вопросе – нужна ясность правила, последовательность проведения его).

По письмам можно из месяца в месяц, из десятилетия в десятилетие прослеживать русскую нескладеху вплоть до ее советских мутаций.

Словцо «нескладеха» применительно к нашей жизни вводил Немирович-Данченко, репетируя «Иванова». Время этой пьесы Чехова Немирович маркировал восьмидесятыми годами XIX века. Катаклизмы ХХ века катаклизмами, но к тому еще и нескладеха.

Не революция, не гражданская война, не Первая и не Вторая мировые – но из Москвы в Крым приходится слать сухари, ячменный кофе (настоящего и в Москве нету), сахар, сливочное масло, крупу «геркулес» (получившая крупу восклицает в письме: «какое счастье!»). Не разруха, а все хуже работает почта. Не рассчитаешь, когда встречать поезд, на сколько запоздает – запоздает непременно. Нужное на ремонт не покупают, а достают. И вот уж и достать для поддержания Дома-музея ничего нельзя.

Народных артистов Республики (О.Л. имеет это звание) в начале тридцатых поощряют поездкой за рубеж, давши немного валюты. О.Л. привезет в подарок чулки, из Берлина пошлет М.П. посылку на 10 кг: белая мука, оливковое масло. Вообще-то из Таврии до недавних лет вывозили пшеницу, в том числе твердую, идущую на макароны.

Нескладеха со всеми ее мутациями явствует из письма в письмо; на нее не ропщут, как не ропщут на климат, что не может соответствовать в самый раз (епиходовская фраза из «Вишневого сада» входит в шифр окликаний). Слава Богу, возможность с кем-то передать посылочку всегда находится. Свет не без добрых людей.

Свет не без добрых людей; письма подтверждают житейскую верность русских присловий.

Не то чтоб в потоке писем отразилось время. Сам этот поток – часть жизни.

Аханье: «Это про всю нашу жизнь!» – раздается обычно совсем не к месту. В данном случае хочется сварьировать: не про всю нашу жизнь, а она сама без сокращений.

Первые письма, которыми обмениваются М.П. и О.Л., пишутся недели три спустя после того, как Станиславский дописывает режиссерский экземпляр «Дяди Вани».

«Войницкий плачет. Звон колокола, дождь об стекла. Теперь какая-то торжественно-грустная тема у Телегина. Храп Марины, перелистывание листов и чтение, монотонное, Марии Васильевны, шептание молитвы Сони, всхлипывания Войницкого. Сверчок.

Тихое, медленное задвигание занавеса.

Кончил 27 мая 1899.

«Дядя Ваня» второй после «Чайки» спектакль Чехова в МХТ. Его тональность глуше, предметный мир отяжелевает.

Отдельной строкою у К.С. запись: «Да и сама по себе жизнь глупа, скучна (чеховская фраза – выделить)». Во фразе из роли Астрова про жизнь еще, что грязна.

Жизнь на протяжении без малого шестидесяти лет, пока длится переписка М.П. и О.Л., не опровергнет горечи сказанного доктором Астровым. Обеим – и сестре, и жене Чехова – она явит себя, какая будет. Пробегитесь мысленно по датам с 1899-го по 1957-й, когда на девяносто четвертом году скоропостижно скончается старшая участница переписки. В 90-летний юбилей ей присвоили звание заслуженного деятеля искусств.

Ни той, ни другой не выпало ни сумы, ни тюрьмы. За той и за другой было преимущество – невеселое, но несомненное – по русскому присловью: «Одна голова не бедна, а бедна, так одна». Впрочем, и О.Л. и М.П. были из тех, кого хвалят: «они родственные!» Марии Павловне досталась тяжесть ухода за матерью, которая болела долго-долго. В разнообразно трудные времена к дому в Ялте братья М.П. лепились с женами и детьми. О.Л. была горячо привязана к детям брата. В годы, когда ее со всей Качаловской группой носило по русскому югу и Качаловы терзались без вестей от ушедшего с деникинцами сына, Ольга Леонардовна так же жила в тревогах за племянника Леву. Судя по всему, тот тоже был с белыми. Так что в советские годы страх за него не мог пройти. Но Ольга Леонардовна «авансом» ничего не переживала. Как если бы берегла душевные силы на случай, когда впрямь потребуются.

Случаи, когда силы потребуются, выпадали ей по-страшному, но уж не страшнее пережитого в Баденвейлере.

Похороны Чехова описывали многие. М.П. и О.Л. – так вышло – были не рядом в процессии, направляющейся к Новодевичьему (М.П. привезла в Москву мать, бедную Евгению Яковлевну, и так потерявшуюся после смерти мужа, новой бедой совсем убитую). Охотников судить-рядить всегда было много, а тут такой повод.

Фигура Чехова, сблизив их, после смерти могла стать фигурой их разъединяющей, если не превратившей во врагов. То, как эти две женщины сладили с тем, что могло сделать их несовместимыми, – не тут ли держащий едва ли не всю переписку сюжет и смысл ее.