Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

Вчера приехала «маманя». О нашем покое заботятся ужасно, и при каждом появлении какой-ниб. барышни, лица у прислуги делаются неприятными; даже, говорят, благовестить запретили громко. А церковь здесь же, рядом, летняя, славненькая, и слышно пение, когда сидишь в саду или на террасе.

Я много катаюсь на лодке, гуляю теперь и походку свою приобретаю. На днях гуляла с другом твоим Членовым [272]. Прочла «Свидание» Бунина, посвященное тебе, и многое поняла… [273].

Начинаю заниматься Лоной, даже читала сценки с Вишневским – Берником [274]. Антон слушал. Вишневский иногда надоедает, но, в общем, ничего. Конст. Серг. и М.П. пишут мне часто, они теперь в Люцерне. На будущее лето я поеду в Франценсбад или Эльстер, и поеду с тобой, а потом сделаем tournée за границей – хочешь? Я об этом думаю. Целую тебя крепко. Оля

Год по содержанию.

17 августа [1902 г. Ялта – Любимовка]

Милая Оля, я всего могла ожидать, но такого письма никогда!! [275]Жили мы с матерью тихо и безмятежно и даже после того как услышали, что ты поправилась, успокоились и даже мало говорили и вспоминали о тебе и о твоем муже. Я была занята своей личной жизнью и с посторонними людьми о наших семейных делах не говорила ни разу . Уж я и не знаю, откуда берутся такие подлецы, у котор. поворачивается язык немилосердно врать! Я и в письмах-то к брату звала вас только вместе. Единственный раз, когда я в письме к нему пожалела, что его нет в Ялте, когда наш сад совершенно погибал от безводья и я не знала, что делать. И это было не особенно давно, когда ты была здорова уже. Первый раз в жизни нас с матерью называют жестокими , т. к. говоришь, ожидали все время Антона [276]. И это все за то, что мы так нежно и с любовью относились к тебе во время твоей болезни в Ялте и страдали, когда ты была больна в Москве!!

Что нам делать – не сотрешь же себя с лица земли!

Жить надо, и брата жаль. Я тебе скажу откровенно, что мне теперь совершенно было бы достаточно только слышать про брата, что он счастлив и здоров, и изредка видеть его. Хороши же у тебя понятия о близких твоего мужа! Впрочем, наплевать, я уверена в том, что рано или поздно правда выйдет наружу и будет ясно, как я относилась к тебе. Теперь же надо только подумать о своей жизни – как-то страшно будет и непривычно жить среди людей, котор. тебя мало знают и к тому же считают врагом… Ну вот и все. Ты любишь отчитывать людей и, вероятно, просто меня отчитала, я же говорю тебе сущую правду. Будь здорова и знай, что я никогда не желала тебе зла и не желаю – уже потому даже, что ты жена моего брата Антона, котор. я желаю полнейшего счастья.

Еще раз будь здорова, целую тебя. Маша

Год по содержанию.

24-ое августа [1902 г. Любимовка – Ялта]

Я не знаю теперь, как тебе писать, милая Маша. Мне очень не хочется, чтоб ты опять показала мое письмо Антону [277]. Наша переписка не такова, чтоб кому-либо ее показывать. У меня точно что-то в душе треснуло, когда я узнала. Зачем Антона впутывать в наши отношения?

Ты, такая чуткая, и сделала это. Для чего это?

Пишу не для того, чтоб оправдаться, а только объяснить хоть немного, если ты захочешь меня понять. За последнее время, насколько здоровеет мое тело, настолько слабею я духом. Это не хандра, не настроение. Отъезд Антона был для меня в полном смысле слова – ужасен [278]. Мне безумно трудно было расстаться с ним, и до сих пор я хожу как потерянная. Осталась здесь не дома, одинока совершенно, среди людей, кот. относятся ко мне очень хорошо, но все-таки не близки мне. От праздной жизни, от ничегонеделания я все хожу и думаю и думаю… На людях быть мне трудно, у меня делается тяжелое нервное напряжение, и я все стараюсь вспомнить, какая я была раньше, до болезни. Здесь мне очень трудно жить теперь.

Я очень хотела ехать с Антоном, но он настойчиво не брал меня из боязни, что я опять захвораю. Его отъезду я не противилась, раз он хотел навестить вас. Сначала не хотела тебе писать, но потом почему-то решилась. Что писала – толком не помню, писала в слезах. Знаю, что высказала, как мне было больно слышать от многих, что Антона ждут в Ялте. Но как тебе пришла мысль, что я обижаюсь на то, что будто Антона приглашают, как ты выражаешься, а меня нет? Как ты, Маша, могла придумать такую штуку? Или я неясно выразилась? Мне было больно оттого, что этим упорным ожиданием как бы выражалось нежелание того, что Антон в Москве, в пыли, что он волнуется, конечно, возле меня, больной. А этого всего ему следует избегать. Я и сама это отлично знаю и много нравственно страдала от этого и в Ялте, и в Москве. Мое возвращение к жизни оба раза было ужасно, ужасно. Ты при мне не была и не видала этой полосы. Я сильно поседела, а теперь и душой постарела. Я, конечно, не должна была писать тебе этого последнего письма и сильно раскаиваюсь. Поверь мне, что враждебного там ничего нет, а больного много, может быть. Если бы ты относилась ко мне с прежним доверием и хоть чуточку захотела бы понять меня – ты никогда бы не показала этого письма Антону. Ты теперь вся ушла в свою жизнь и потому чуждаешься меня, и уверяю тебя, что ты хуже, чем следует, думаешь обо мне. Если ты от меня отвыкла, разлюбила, то, конечно, все мое письмо – только пустые фразы, но я не хочу этого думать.

Я уверена, что эту зиму мы будем жить мирно и любовно, если ты захочешь только.

Ответь мне сейчас же – поняла ли ты меня. Мне это необходимо.

Когда я писала тебе в последний раз, у меня было сознание, что ты меня всеми силами вытравливаешь из своей души или уже вытравила, и потому писала взволнованно. Права я? Напиши мне. Только предупреди, если ты мои письма будешь показывать Антону. Этого ты во всяком случае не покажешь, я очень прошу тебя. И вообще наши отношения и наша переписка касаются нас двоих, и больше никого. Антона впутывать не надо. Ты сама это отлично знаешь.

Когда приедешь в Москву? [279]Я слоняюсь и тоскую. Утешает меня только чудная осенняя природа, я упиваюсь чистым, свежим, ароматным воздухом, мягкостью пейзажа; во всем разлита какая-то мягкая грусть, отчего на душе делается не то что больно, а сосет как-то. Наслаждаюсь, когда совсем одна. И все-таки меня тянет домой, в свою обстановку.

Прости, если надоела тебе своим письмом. Не сердись на меня – пожалеешь. Мне очень тяжело. И одинока я.

Будь здорова, целую тебя и жду ответа. Оля

Год по содержанию.

25 декабря [1902 г. Ялта – Москва]

Милая Оля, поздравляю тебя с праздником [280]и с Новым годом, от всей души желаю полного счастья и здоровья. Сегодня Антоше лучше, но вчера и третьего дня он был нездоров. Он простудился, поехавши в дождь к зуб. врачу. В доме тепло, уютно и светло. Чувствую себя я очень хорошо, бодро и весело. Мать благодарит за поздравление, кланяется и в свою очередь поздравляет и желает счастья. Если бы не вонь в купе, котор. положительно отравила мне одну ночь, то я могла бы сказать, что доехала отлично, море было очень тихое, компания приятная. Я очень рада за успех пьесы и за весь Худ. театр. Мы говорим теперь только об этом и с нетерпением ждем газет.