Ольга Книппер-Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 1: 1899–1927

Жизнь идет, идет тяжело. Как-то вдруг все стало не нужно, все стерлось, полиняло. Мучительно стало думать о нашей жизни. Я не о своей лично говорю, это неважно. Не стало радости в жизни.

Была я на твоей квартире. Фасадные три комнаты светлые, а в тех ужасно, и конечно, мамашу нельзя туда поселять, т. к. она сидит всегда дома и вечно будет видеть только кирпичную стену – это будет скверно на нее действовать. Тебе надо было взять квартиру Эберле, подо мной, она светлая и теплая. Теперь, конечно, надо как-нибудь устраиваться и на этой, только я думаю мамашу устроить там, где твой кабинетик. Напиши мне, надо ли что оклеить и какими обоями, я устрою. Окна замазаны. Приедешь, устроишь, и, может, будет уютно. Поживешь, увидишь. Я у себя перевела столовую в среднюю комнату, а в первой устроила маленькую «приемную». Вышло очень хорошо.

В театре отделывают «Бориса», 9-го открытие. Пока плоховато, не знаю, что будет. У Москвина «Корчма» идет хорошо. «Фонтан» пока был ужасен [698]. Всю «Польшу» Конст. Серг. меняет – и костюмы и игру, а для бала совсем другую декорацию готовят [699]. Все это мучительно тяжело. Немирович или устал, или опустился, не знаю, что с ним. Вчера Конст. Серг. вызывал меня, там был Стахович, Москвин, Лилина, и он [Стахович?] советовал, что делать, что он [К.С.?] должен оставаться во главе дела с Влад. Ив., и зашла речь о приглашении Нелидова из Мал. театра, чтоб вести порядок в работе, т. к. дело расширяется, а Вл. Ив. стал не тот. Если Нелидов будет работать, так пусть берут. Гзовская, кажется, будет у нас на будущ. сезон [700]. Она талантлива бесспорно, и потому милости просим.

4-ой пьесой идет «Росмерсхольм» [701]. Я, конечно, рада этой работе.

На днях пришла печальная весть о смерти Коли Рейсс, помнишь нашего ученого дятла? Такой молодой, только 8 месяц. женат; его очень полюбили в Ставрополе, и жизнь налаживалась хорошая, и вдруг – брюшной тиф и конец. Мать поехала к нему и была уже в дороге, когда телеграфировали о его смерти.

У Лулу отец скончался, и она еще в Тифлисе.

Володя успешно поет, Эля преподает пластику в театре [702]. Девицы гимнастируют в рубашках греческих и босиком и очень увлекаются.

Видишь ли ты Егоровых? [703]Была сегодня Зиночка Средина и не застала меня. Мария Григ. [704]навещает меня. Римма с Голубой розой затевают что-то, хотят основать кружок эстетики что ли, устраивают чтения, спектакли, музыканят [705]и меня привлекли, я сдуру согласилась, даже с согласия Эли предложила ее мастерскую раза два в месяц, и вся эта компания приехала к Эле, но вместо того, чтоб познакомиться, поговорить, наконец, поблагодарить за ее любезность, они сразу приступили к осмотру мастерской и начали говорить, как тут поставить эстраду, etc. Я ужаснулась их бестактности и тому, что я Элю поставила в глупое положение. Так все вышло грубо и нехорошо. Римма что-то громко говорила, что «бросим же несколько цветов в яму жизни» и в так. роде, и начала говорить о каком-то спектакле, о ролях, и это когда люди даже не познакомились друг с другом. Меня расстроило это. Эля очень изменилась, стала вдумчивая, серьезная, работящая, покойная, и на нее Голубая роза произвела тяжелое впечатление своей манерностью и нелепостью. Только это между нами, прошу тебя [706].

Очень поздно, я спать хочу, голова трещит.

Вино получила, но если бы я знала, что провоз стоит почти столько, сколько само вино, я никогда бы не сделала такой глупости. Очень раскаиваюсь.

Маша, посылаю тебе часть письма, пусть Альтшул. переведет тебе, и напиши мне ответ, и еще одна девица просит разрешение переводить на немецкий яз. рассказы Антона, тоже ответь и напиши, что разрешаешь, если согласна. Прошу, не задержи ответ, надо послать, очень прошу. Просила русская читальня имени А.П. в Берлине выслать его сочинения, я написала Марксу, и они сейчас же уведомили о высылке туда полного экземпляра. Ну, покойной ночи, очень прошу, не сердись на меня и не думай по-детски, что я «скверно отношусь» к тебе, не нервничай и смотри выше будничных мелочей.

Целую тебя крепко и мамашу тоже. Оля

Год по постановке «Бориса Годунова».

4 октября [1907 г. Ялта – Москва]

Милая Оля, ни по одному пункту не признаю себя виновной – совесть моя всегда была совершенно чиста по отношению к тебе. Было всегда моим большим недостатком – неумение оправдываться. Да я и не понимаю, к чему обо всем этом теперь поднимать вопрос, это даже немножко немилосердно и поздно. Теперь мне от тебя ничего не нужно, успокойся.

У меня усиленно разыгрался невроз сердца в связи с моим колитом. Альтшуллер ездит через день, пичкает меня камфарой и разн. снадобьями. Надсердечная поверхность даже распухла от боли, ночью не могу спать от сильного биения сердца. Думала, что помираю, и на сей раз была совершенно равнодушна к смерти…

Разрешаю неизвестной девице переводить рассказы А.П. Чехова (странно, что ты не пишешь ее фамилию – неизвестно, кому разрешать приходится). Относительно же немецкого письма не знаю, что ответить – это дело сложное, а указания ты можешь сделать сама. Гонорарные же вопросы мне трудно решать самой. Я даже думаю передать мои литературные права брату Ивану – пусть как хочет, я не могу больше… Это тоже портит твое отношение ко мне.

Очень прошу тебя прилагаемое письмо сейчас же опустить в ящик.

Будь здорова и счастлива, насколько возможно. Маша .

Н. Ив. 15 октября уезжает в Москву и оттуда в Орел играть. Она совершенно здорова.

Год по почтовому штемпелю.

11-ое окт. [1907 г. Москва – Ялта]

Милая Маша, вчера было открытие нашего театра. Посылаю тебе афишу. По-моему, было скучно и утомительно. Чтоб выдержать весь этот калейдоскоп, надо, чтоб центр. фигуры притягивали внимание и интерес. Этого, кажется, не было. Вишневский дал живописную фигуру внешнюю, но трагической складки души Бориса, его светлого ума, конечно, не дал. Москвин задался целью показать Отрепьева гениальным безумцем, слепо верующим в свою миссию, играл под архистратига, но впечатления, кажется, не произвел [707]. Хорош был Лужский – Шуйский, нравился Качалов – Пимен, Рузя – Барановская, кот. мне очень тоже нравится. Германова пуста, как и всегда, Марины никакой не было, ни блеска, ни огня, ни честолюбия. Возмущение из-за нее всюду большое. Я ведь просила у Немировича играть Марину, хотя бы в сезоне, и т. к. меня слушала Лилина, Стахович, Сулер, и я читала по просьбе Москвина, и все они одобрили меня, то Немирович испугался, что я буду ее играть, иначе я не могу объяснить внезапное появление «Росмерсхольма» в репертуаре, очевидно, чтоб я была удовлетворена. Конечно, я счастлива, что будет интересная роль. Жаль, что Марина сошла на нет.