Юрий Жуков - Летописцы Победы

Связываюсь с гвардейским полком. Его начштаба, оказывается, уже предупрежден. Узнаю подробности подвига. Потрясающе! Писать репортаж-то придется мне, а не художнику. Прошу к аппарату героя дня. Вот что выясняется.

Утром истребители прикрывали наступление 2-го гвардейского танкового корпуса. Павел Головачев уничтожил двух «ФВ-109». Только успели заправить его «Ла-7», как прозвучал приказ: ему с ведомым сбить дальнего разведчика «10-188». Медлить нельзя! Уходивший с нашей территории «юнкерс» был обнаружен на высоте почти девять тысяч метров. Головачев, не успевший надеть на земле маску, начал задыхаться. Тогда он взял в рот шланг от кислородного баллона и так продолжал настигать разведчика. Напарник шел далеко внизу…

Гвардии старший лейтенант П. Головачев бил по врагу точно и расчетливо. Ему удалось убить обоих стрелков, повредить крыло, наконец, поджечь мотор. Боеприпасы кончились, а фашист продолжал «тянуть» на одном моторе. Тогда гвардеец подошел к «юнкерсу» вплотную и ударил по хвосту винтом. Разведчик перешел в беспорядочное падение. А Павел Головачев, выключив мотор, развернулся на обратный курс. Мастерски планируя с высоты, превышающей Эверест, советский ас привел самолет прямо на свой аэродром под Гросскальвегеном. «Ла-7» оказался целехоньким. Нужно было лишь сменить искореженный винт.

На следующее утро Павел Яковлевич Головачев на этой же машине снова поднялся в небо. А вернувшись из полета, читал в армейской газете репортаж о своем вчерашнем таране, иллюстрированный портретом, нарисованным Петром Островским.

Тут следует пояснить, что значило в короткий зимний день дать в номер портрет героя, да еще с самого далекого от редакции аэродрома. И дело не только в том, что связные самолеты могли сесть у штаба армии лишь до наступления темноты. А вот еще в чем: газеты воздушных армий цинкографий не имели. Но у нас был Петр Островский!

До войны он пятнадцать лет проработал в сталинградских газетах. В сентябре сорок первого вступил политбойцом в коммунистический батальон. Первый бой добровольцы приняли у Малоярославца. Отходили к Наро-Фоминску. В пути батальон влился в 113-ю стрелковую дивизию, состоявшую из ополченцев Фрунзенского района столицы.

«Перед отъездом на фронт, — вспоминает П.Островский, — друзья-цинкографы, особенно, помнится, М. Гаврилов, показали мне, как изготовлять штриховые клише, минуя механический фотопроцесс. Делали это так. На шлифованную цинковую пластинку литографской тушью наносился рисунок. Затем припудривали порошком канифоли, подогревали и травили в азотной и соляной кислоте. Где был рисунок, цинк оставался нетронутым, а на остальной площади кислота делала углубления, так что при печати с этими «пустыми» местами краска не соприкасалась. Трудность заключалась в том, что рисовать на цинке нужно было в обратную сторону, поэтому приходилось пользоваться зеркалом».

Этот способ был проверен в мирное время в выездных редакциях, а в войну мог пригодиться в полевых условиях. И он действительно пригодился.

9 апреля в 21 час 30 минут многотысячный гарнизон могучей крепости Кенигсберг под натиском войск 3-го Белорусского фронта капитулировал. Но Восточная Пруссия еще не была полностью очищена от гитлеровцев. У самого Балтийского моря огрызались недобитые дивизии противника. Наибольшая группировка скопилась западнее Кенигсберга на Земландском полуострове. Добивать ее советским войскам помогали авиаторы.

В середине апреля прилетел я в 213-ю ночную бомбардировочную авиадивизию. Ею командовал генерал-майор авиации В. С. Молоков. Тот самый, что в числе семи летчиков в зимнюю стужу 1934 года вывез со льдов Чукотского моря попавших в беду челюскинцев. Позднее В. С. Молоков возглавлял Гражданский воздушный флот страны. С этого высокого поста Василий Сергеевич вырвался на фронт.

Генерал познакомил меня с боевой задачей дивизии, посоветовал побывать в 15-м авиаполку. Дневную работу «Пе-2» и «Ил-2» в земландском небе ночью продолжали их легкокрылые собратья «По-2». Так было и на этот раз. Все три полка дивизии в ночь на 16 апреля но четкому графику беспрерывно, каждый своим маршрутом, заходили на конкретные цели. 15-й авиаполк летал в центре. Ему предстояло бомбить последний аэродром Земланда. Днем по нему били бомбардировщики и штурмовики. Они уничтожили и повредили несколько десятков самолетов, ни одному не дали подняться в воздух.

Наступили густые сумерки. В небе зажглись звезды. Вместе с командиром полка майором Т. Л. Ковалевым нахожусь на аэродроме. Машины поднимаются одна за другой. Труженики технических служб готовили их к полету за две минуты. Оружейники, например, с бомбами наготове встречали шедших на посадку «По-2», чтобы немедля подвесить бомбы под нижними крыльями. Экипажам в кабины подавали горячий чай и бутерброды: воины отказывались от отдыха.

— Разрешите мне полететь… — обращаюсь к Т. Л. Ковалеву.

— Ладно! Вместе полетим.

Мы залезаем в «По-2».

О боевой работе дивизии в ту ночь передал по телеграфу в ТАСС. Репортаж «Ночью над Земландским полуостровом» увидел свет. У меня сохранился номер «Вечерней Москвы» за 20 апреля, где он напечатан.

Передо мной выписка из представления майора Тимофея Алексеевича Ковалева к званию Героя Советского Союза:

«На фронте налетал 1342 часа, из них ночью 1025 часов. Доставил партизанским бригадам 182 тонны оружия, боеприпасов и 42 человека, следовавших в тыл противника по особым заданиям командования. Вывез из тыла 205 раненых и партизан, сбросил на объекты противника 10,6 тонны бомб. Кроме того, по заданию связи им перевезено 52 офицера и 870 килограммов груза».

Добавлю: на фронте Ковалев с начала войны. До того работал инструктором авиашколы Осоавиахима.

29 июня 1945 года Т. А. Ковалеву было присвоено звание Героя Советского Союза. В тот же день вышел Указ о награждении второй медалью Золотая Звезда и «автора» высотного тарана П. Я. Головачева.

Только в октябре победного года я вернулся домой, стал ответственным редактором «Советского спорта». В газете завел рубрику «На суше и на море», посвященную туризму и альпинизму. И, как до войны, в июне следующего года конечно же участвовал в традиционном, девятом туристском слете. Он проходил в бухте Радости под солнечно-чистым небом Клязьминского водохранилища канала имени Москвы.

…Их накопилось очень много, и для меня еще не пришел час расстаться с ними, освободив ящики письменного стола для чего-то другого. Каждый сохранившийся с военной поры блокнот (увы! — многие безвозвратно потеряны) сама суть прожитых лет. На листках, пожелтевших от времени (иным из них ведь уже за сорок), отрывочные, наскоро сделанные записи. Не всегда даже припоминаются обстоятельства, при которых они появились, но вчитаешься в них и оказываешься во власти времени, формировавшей мое поколение, и чувств, прошедших через суровейшие испытания.