Филип Гоулд - Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти

Но теперь перед нами встала новая проблема – она возвышалась, как огромная черная туча, висящая над летним морем и заглядывающая к нам в окно.

Я согласился подновить свой политический трактат «Революция без конца». Предполагалось, что дополнения составят где-то страниц двадцать, но я расписался на все сто сорок, а это подразумевало уже совершенно другой расход и времени, и оставшихся сил.

И тут я совершил непростительную ошибку – позволил работе над книгой вмешаться в распорядок нашего праздника. Я сидел в комнате, яростно стуча по клавишам, а Гейл в одиночестве лежала у бассейна. То, что по ее планам должно было стать чудесным мирным полетом на облаке счастья, я разрушил своей собственной рукой – лишь в угоду своему неутолимому желанию сразу записывать все, что узнал.

В результате болезни я стал другим человеком, но тут вдруг наружу вылезло мое прежнее «я», пытаясь рядиться в новые одежды. В течение этих счастливых дней я непрерывно стремился «ловить момент», купаться в розовых ароматах. Когда мы с Гейл оказывались вместе (а это было большую часть времени), между нами царила просто сказочная близость и нежность. Она все время пыталась как-то меня накормить. Я не мог удержать в себе подобающего количества пищи и по этой причине стал весьма капризным гурманом, но одно блюдо, предлагавшееся в нашем отеле, мне нравилось всегда и безоговорочно. Это была клубника в шоколаде. Гейл заказывала тарелку за тарелкой этого лакомства и расставляла их по комнате в надежде, что я соблазнюсь как-нибудь незаметно для себя.

И тем не менее неувязка между сроками сдачи книги и моей преданностью любимой супруге породила одно из самых горьких чувств, какие я когда-либо испытывал. Я разрывался между опасностью нарушить контракт и не меньшим риском разрушить семейную гармонию.

Через неделю мы двинулись на север. Поезд шел из Неаполя через Рим, а направлялись мы в прекрасный прибрежный городок Орбетелло. Это было долгое путешествие, больше четырех часов, и я никак не мог устроиться поудобнее, что очень огорчало Гейл. Она чувствовала, что у меня снова что-то не в порядке. Мы приехали поздно вечером, и я позволил жене в одиночку тащить наши чемоданы по длинному пустому перрону, а потом на другую сторону путей.

Наш новый приют, отель «Il Pelikano», был столь же гостеприимен, как и первый, но теперь уже становилось ясно, что, хотя я ел больше, чем прежде, мой вес все равно продолжал падать. Гейл заметила, что я стал выглядеть сильно похудевшим.

После еды меня опять начали преследовать отчаянные боли, я выташнивал больше, чем мог съесть. Прием пищи снова стал испытанием моего терпения.

Когда через неделю мы вернулись домой, я все еще чувствовал, что, невзирая на все неприятности, наша поездка удалась. Но, как только мы приехали в Лондон, Гейл настояла на том, чтобы позвонить в Марсден и рассказать о моих проблемах. «Приезжайте как можно скорее», – услышал я на том конце. И все мытарства начались по новому кругу.

Правда, на этот раз мы, так или иначе, но уже уверенно преодолевали трудности, которые всего пару лет назад казались совершенно невыносимыми. В Марсдене сразу же провели комплекс анализов, первые результаты выглядели вполне нормальными. Это меня не успокоило, но немного обнадежило.

Через несколько дней я зашел к моему издателю Тиму Уайтингу в офис издательства «Little, Brown» на набережной Виктории. Мне нужно было обсудить с Тимом и моим редактором Зои Галлен окончательный вариант обновленной книги «Революция без конца». Эта работа, которая изрядно помотала мне нервы, наконец-то подошла к концу.

Зазвонил телефон. Звонили из Марсдена. Тим вежливо отвел меня в маленькую пустую комнатку, чтобы я мог спокойно поговорить.

Онкологический маркер в анализе крови подскочил с 5 до 58 процентов.

Я понял, что игра подошла к концу.

Я позвонил Гейл, и она согласилась со мной. Даже не просто согласилась. Она уже знала.

Она сказала, что все последнее время ей было ясно: мое упорство в работе над политическим трактатом и первыми главами новой книги проистекало из желания завершить перед смертью все неотложные дела. Я с ней не спорил – у меня тоже все эти недели было чувство, что в тот момент, когда я закончу работу над второй книгой, цель моей жизни будет достигнута и начнется ее последний акт.

В Марсдене меня послали на срочную томографию, и сам тон этой рекомендации говорил: случилось нечто угрожающее. В этот момент я принял решение – все новости теперь принимать со смирением. А случилось то, чего и следовало ожидать, – рак вернулся.

В лабораторию я вошел в пять часов вечера, и мне сказали, что при любых результатах придется задержаться здесь на ночь, чтобы они успели разобраться со всеми анализами. В этот момент я осознал, что мы подошли к критической точке.

Приехала Гейл. Она выглядела взволнованной, но держала себя в руках. Где-то к половине девятого мы сидели в приемной дневного отделения. Над нами сияли люминесцентные лампы. Уборщики начали свою ночную работу. В этом месте к нам относились исключительно хорошо, но все равно мы чувствовали себя, как в осажденной крепости.

Через стеклянную дверь мы видели, как Дэвид Каннингем что-то обсуждает со своими сотрудниками. Он выглядел напуганным и озабоченным. Разговор шел явно обо мне. В конце концов к нам вышел Каз Мохински и сказал, что рак действительно вернулся. На этот раз он появился в лимфатических узлах выше и ниже той зоны, которая подвергалась облучению.

Вышел Дэвид. На его лице были написаны ясность, серьезность и решительность. Я спросил, какой прогноз в худшем случае.

«Три месяца», – ответил он.

Гейл спросила, каков самый благоприятный вариант.

«Три месяца».

Я уже рассказывал, каково это, когда тебе в первый раз сообщают, что у тебя рак. Твои инстинкты убеждают тебя, что ты справишься. Сообщения о первом рецидиве меня просто привели в растерянность. То есть как! Этого не должно было произойти! Это какая-то бессмыслица! Лишь после долгой беседы с Тони Блэром я смог увидеть смысл в этом событии, смог понять, что мой рак еще не насытился, а я еще не изменился настолько, чтобы явственно понять смысл вещей и своей собственной жизни.

А вот третье сообщение о вернувшемся раке – это уже совершенно другая история.

Представьте себе сырую, холодную ночь где-нибудь в Индиане, и на тебя вдруг летит десятитонный грузовик.

Реальность, возможность и неизбежность смерти становится вдруг абсолютно бесспорной. От нее никуда не деться, и она в самом деле очень страшна. В мгновение ока мы переходим из зоны, где хоть в чем-то властны над собой, в пространства, где у нас вообще ничего не спрашивают. Теперь над нами властвуют обстоятельства.