Андрей Шляхов - Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

В колхозно-совхозные театры попадали или волей случая (точнее – от безысходности), или же с расчетом на скорую карьеру. Вероятнее всего, Татьяну Пельтцер привела в Колхозно-совхозный театр безысходность, невозможность найти место получше. Вспомним, что брат ее в то время еще находился под следствием. Мало ей было буржуазного происхождения, так еще и близкий родственник – враг народа! И об этом полагалось писать в анкетах при устройстве на работу, так что скрыть было невозможно. Вряд ли Татьяна рассчитывала стать примой Колхозно-совхозного театра. У нее были совсем другие амбиции, куда более высокие. В то время она еще продолжала видеть себя в мечтах Великой Драматической Актрисой. Видимо, это видение было не совсем верным. Если бы Татьяна раньше осознала, что ее призвание – характерные роли, то возможно бы слава пришла к ней и в тридцатые годы. Нельзя сказать об этом с полной уверенностью. Во-первых, потому что история сослагательного наклонения не знает, а во-вторых, потому что всегда можно возразить – а вдруг все-таки получилась бы из Татьяны Пельтцер Великая Драматическая Актриса? Если бы выпал ей шанс.

Кто знает…

Татьяна Ивановна не любила вспоминать о своей работе в Колхозно-совхозном театре. Лишь только если ее спрашивали, откуда она знает польские выражения вроде «вшистко едно» [67]или «пся крев» [68], Татьяна Ивановна отвечала:

– Я их выучила, когда репетировала роль Альбины Мегурской.

В пьесе забытого ныне драматурга Николая Шаповаленко «Альбина Мегурская», где Татьяна Пельтцер играла главную роль, рассказывалось о жизни ссыльных польских повстанцев.

В 1938 году состоялось очередное (и последнее) возвращение Татьяны Ивановны Пельтцер в театр МГСПС – МОСПС, теперь уже называвшийся театром имени Моссовета. Если вдуматься, то нет ничего удивительного в том, что она возвратилась туда, откуда уже дважды уходила, причем оба раза уходила не очень-то гладко. Работать в передвижном театре было тяжело. То, что кажется легким в юности, в зрелом возрасте начинает утомлять, а Татьяне шел уже тридцать пятый год. Кроме того, в труппе передвижного театра она могла почувствовать, что деградирует как актриса. Театр МГСПС – МОСПС при всех сложностях и недостатках все же был настоящим театром, в котором можно было совершенствовать свое мастерство, пусть и без надежды на что-то этакое, без надежды на большую главную роль. А у театра, дела которого по-прежнему шли не лучшим образом, был недостаток в ярких характерных актрисах, поэтому Любимов-Ланской принимал Татьяну обратно. Может, скрипел при этом зубами, но все же принимал. Театр был нужен ей, она была нужна театру, так вот и сложилось второе возвращение. Есть в биологии такое понятие, как симбиоз – взаимовыгодное сожительство двух организмов разных видов.

Надо отметить, что на этот раз с ролями у Татьяны дело обстояло гораздо лучше. Она сыграла Зыбкину в пьесе Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше», Михевну в его же «Последней жертве» и Рашель в горьковской «Вассе Железновой». Не главные, но уже и не эпизодические роли. Роль Рашели Татьяна «унаследовала» от актрисы Софьи Гиацинтовой, которая покинула труппу незадолго до ее возвращения. Гиацинтова была актрисой известной, зрители (и критики) ее очень любили. Довольно рискованно заменять всеобщую любительницу – можно провалиться, но Татьяна все же рискнула. Роль удалась. Зрители приняли ее без бурного восторга, но в целом довольно тепло.

Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Вроде бы началось складываться, вроде бы дело – то есть сценическая картера актрисы Пельтцер – сдвинулась с мертвой точки. Тут бы нам и порадоваться за нее, но радоваться мы будем в следующей главе, а не в этой.

В 1940 году Любимов-Ланской покинул театр имени Моссовета. Руководяще-режиссерской работой он больше не занимался, поступил в труппу Малого театра и играл в ней до своей кончины в июле 1943 года. Руководителем театра имени Моссовета стал Юрий Завадский, до этого около года проработавший очередным (то есть – рядовым, не главным) режиссером. Завадский очень хорошо относился к Татьяне, ценил ее талант, но она все же ушла в Театр миниатюр, поскольку к тому времени успела осознать, что ее призвание – острохарактерные роли, а в миниатюрах это призвание можно было реализовать наилучшим образом.

Весной 1938 года Комитет по делам искусств при Совете народных комиссаров СССР принял решение об открытии в Москве Театра эстрады и миниатюр. Название говорило о том, что профиль у нового театра будет широким – здесь будут даваться и обозрения [69], и театральные миниатюры, и разного рода эстрадные номера. Новое обобщающее понятие «эстрада», которого в начале века еще не знали, появилось вскоре после Октябрьской революции и прочно укоренилось в обиходе.

В двадцатые годы эстрада расцвела пышным цветом. Спектр ее был необычайно широк – от пролетарских агитационных коллективов «Синей блузы» до сугубо развлекательных мюзик-холлов. Но в тридцатых начался упадок. Бесконечно выезжать на старом материале невозможно, нужны были новые формы, новые пьесы, новые номера. Закрылось множество экспериментальных мастерских, Театра обозрений не стало в 1932 году, «Синяя блуза» прекратила свое существование в 1933-м, мюзик-холлы, постоянно попрекаемые за избыток мелодраматичности и танцев, дотянули до 1937-го… На обломках старого возникало что-то новое, но ненадолго – на год, на два.

В системе государственной пропаганды «обычные» театры значили много больше театров малых форм, но и последними пренебрегать было нельзя. Вопрос о проблемах советской эстрады приобрел государственное значение. В марте 1935 года, выступая на Втором пленуме Правления Союза советских писателей, Алексей Максимович Горький призывал коллег творить для эстрады: «Поэтов сотни… Стихи пишут километрами. Социальная ценность половины этих стихов незначительна. Но она была бы несомненно полезней и значительней, она сыграла бы большую воспитательную роль, если бы молодые поэты шли той дорогой, которой шел Беранже, которой идут французские шансонье. Они откликаются на каждое политическое событие… Есть ряд песенок, где сразу дается «всем сестрам по серьгам». А ведь у нас есть чрезвычайно много всяких таких штук, которые должны быть осмеяны, с которыми нужно бороться. Наконец, у нас есть слишком много такого, за что нужно похвалить, и не газетным словом, а искренно, со всем пафосом и тем большим чувством благодарности, которого заслуживают эти люди».