Андрей Шляхов - Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

Недолгое замужество, впоследствии казавшееся наваждением, оставило в душе Татьяны Пельтцер глубокий след. Она разочаровалась в мужчинах, разочаровалась в любви. Переболела так сильно, что получила иммунитет. Отныне и навсегда в ее жизни был один-единственный возлюбленный – театр.

«А что мужчины?» – спросите вы. Были, конечно, в жизни Татьяны Пельтцер и какие-то мужчины. Живая ведь женщина, как же без этого? Но все эти мужчины были мимолетными увлечениями, если так можно выразиться – малозначительными эпизодами в долгой жизни великой актрисы. Никто из них не затрагивал глубинных струн ее души и не мог сравниться с Гансом Тейблером образца 1926–1927 годов, тем Гансом Тейблером, который «остался в Москве» и которого Татьяна Ивановна помнила всю жизнь.

Впрочем, среди «малозначительных эпизодов» было одно исключение, о котором пойдет речь в одной из следующих глав.

Ох, недаром рассказ о тридцатых годах прошлого века выпал на «несчастливую» тринадцатую главу. В жизни Татьяны Ивановны, по ее собственному признанию, не было более скучного отрезка времени, чем период с 1931 по 1940 год.

– Билась как рыба об лед, да все без толку! – отвечала она, когда ее спрашивали о том, чем она занималась в те годы.

На первый взгляд Татьяне вроде бы как повезло. Вскоре после возвращения в Москву она устроилась в труппу театра Московского Областного Совета Профессиональных Союзов (МОСПС). Так с 1929 года назывался театр МГСПС, потому что губернии в Советском Союзе стали областями. Театром по-прежнему руководил Евсей Любимов-Ланской, но по каким-то неведомым причинам он принял Татьяну Пельтцер обратно. Репутация Любимова-Ланского в то время была невероятно высока. Он считался одним из лучших советских режиссеров. Спектакль «Шторм», поставленный Любимовым-Ланским по пьесе Владимира Билль-Белоцерковского в 1925 году, вскоре после того, как он возглавил театр, хвалил сам Иосиф Сталин. К слову заметим, что в этом спектакле Татьяна Пельтцер одно время играла эпизодическую роль беременной крестьянки, которую бросил муж. Играла Татьяна небольшие роли и в других революционных пьесах – в «Мятеже» чапаевского комиссара Дмитрия Фурманова, в пьесе Билль-Белоцерковского «Запад нервничает», но играть в пьесах Островского ей нравилось больше. И она этого не скрывала. Так, например, во время репетиции спектакля «Снег» по пьесе Николая Погодина, в которой рассказывалось о героизме участников советской научной экспедиции, Татьяна позволила себе заметить вслух, что Погодину далеко до Островского. Любимов-Ланской воспринял это замечание как покушение на свои права и гневно отчитал Татьяну за «провокационные высказывания».

Истинная причина принятия Татьяны Пельтцер обратно в труппу покрыта мраком, но можно предположить, что Любимов-Ланской сделал это, желая заполучить в свою труппу яркую интересную актрису. Татьяна была именно такой. Дело в том, что «профсоюзному театру» (так в то время прозвали театр МГСПС – МОСПС) никак не удавалось завоевать зрителей. Любимов-Ланской правильно ставил правильные революционные пьесы, его хвалили критики, ему благоволил сам Сталин, но вот зритель к нему на спектакли не шел. Театр выезжал на своей профсоюзной принадлежности, иначе говоря, на том, что билеты распределялись по предприятиям и учреждениям. Профсоюзные комитеты, оплатившие билеты, раздавали их своим членам, и те организованными группами приходили на спектакли. В кассах театра билеты практически никто не покупал, «сарафанное» радио театр игнорировало, и никто никогда не интересовался у входа перед началом спектакля: «Нет ли лишнего билетика?» Разумеется, что ни одному художественному руководителю такое положение вещей нравиться не могло. Любимов-Ланской всячески старался привлечь «свободного» зрителя, то есть такого, который покупает билет в театр по собственному желанию и за свои кровные, всячески старался сделать свой театр популярным у москвичей. Высшая награда для любого художника – чувствовать себя нужным людям. Вот с этой целью, скорее всего, он и принимал к себе ярких талантливых актеров, на многое при этом закрывая глаза.

Надо сказать, что Любимову-Ланскому так и не удалось «раскрутить» свой театр. Звезда театра имени Моссовета (так театр называется с 1938 года по наши дни) взошла после прихода в 1940 году талантливого режиссера Юрия Александровича Завадского, ученика Станиславского и Вахтангова, того самого, кому Марина Цветаева посвятила свой цикл стихотворений «Комедьянт».

Труппа, в которой уже почти не было знакомых лиц, встретила Татьяну настороженно. Отчетливо пахнуло нахичеванским театром образца 1920 года. Только актер Михаил Розен-Санин, пришедший в театр МГСПС незадолго до ухода оттуда Татьяны, обрадовался ей, схватил за руку и повел знакомить с другими актерами. Попутно Розен-Санин разъяснил Татьяне текущую обстановку в театре.

Любимов-Ланской – руководитель скорее номинальный, нежели реальный, потому что большую часть времени проводит на заседаниях и совещаниях. Правит в театре прима – актриса Нина Княгининская, которую Любимов-Ланской очень ценит и к мнению которой всегда прислушивается.

– Нина Вячеславовна – наша eminence grise [65], – рассказывал Розен-Санин. – Боже вас упаси, Танечка, вступать с ней в контры и вообще хоть в чем-то ей перечить. Сожрет и глазом не моргнет, такая уж натура. Она, при желании, может и Евсея Осипыча сожрать, потому что дружит с самой Марией Андреевой. Они соседки, в одном доме живут, в доме артистов во Втором Колобовском. Евсей Осипыч тоже там живет, но он, в отличие от Нины Вячеславовны, с Андреевой не дружит…

На правах человека, годившегося Татьяне в отцы (он был всего на пять с половиной лет младше Ивана Романовича), Розен-Санин называл ее Танечкой и вообще относился к ней с отеческой заботой, несмотря на то, что знакомство у них было шапочное.

Про актрису Марию Андрееву, прославившуюся не на сцене, а в качестве невенчанной жены «Буревестника революции» Максима Горького, Татьяна была наслышана. С 1926 по 1928 год Андреева заведовала художественно-промышленным отделом советского торгпредства в Берлине. В торгпредстве часто вспоминали «Марью-Посадницу» (так там прозвали Андрееву), но доброго слова о ней никто ни разу не сказал.

– И с Сережей Годзи будьте осторожны, – продолжал Розен-Санин. – Он из тех, о ком говорят – из молодых, да ранний. Пришел в театр из самодеятельности, но мнит себя вторым Щепкиным…