Александр Новиков - Записки уголовного барда

– Нет.

– Сифилисом, желтухой?

– Нет. Все нормально. Только спать не могу.

– Колес надо? Так и скажи, мол, надо колес, хотим в камере раскумариться. Правильно я говорю?

– Не совсем.

Доктор слушает сердце, легкие, смотрит в горло и делает заключение:

– Здоров. Раз хочется кайфовать – значит, здоров.

Склоняется над журналом и что-то размашисто пишет.

– За что попал-то?

– За песни.

– Погоди, так ты тот самый? Так остригли, что и не поймешь.

– Тот самый.

– А-а-а… А я-то думаю, чем на обычного не похож? Песни знаю, очень нравятся. Чай будешь?

– Ради такого случая.

Через полчаса беседы вызывает Валю.

– Что, говоришь, спишь плохо? На вот, никому не показывай, – сует мне в кулак упаковку из нескольких таблеток, – если вдруг заболеешь или мало ли чего – просись на прием в санчасть. Скажешь, доктор так велел.

Помня нрав конвоирши, обратно иду молча. Неожиданно в спину:

– Ну что, какую болезнь нашли?

– Сифилис и бешенство.

– Сейчас как дам ключами по башке!..

Вечером, после проверки, «раскумариваемся». Все трофейные таблетки – на полкружки кипятка. Пьем по кругу.

– Не-е, с шести таблеток приход не поймаешь, – глубокомысленно заключает с верхнего шконаря Петруха. И все проваливаемся в сон.

Утром из решеток соседнего корпуса крик:

– Эй, на спецу!.. У нас шмон! Сейчас к вам идут, «коня» рубите!

Рвем концы, ломаем кочергу. Ступень – в ножку кровати. Бритву – в хлеб. Иглу – в маргарин. Малявы, полученные с утренней баландой, – на огонь и – в раковину.

Грохот сапог приближается.

Распахивается дверь. Полный коридор людей в форме. Некоторые камеры открыты – шмонают по нескольку одновременно.

– Выходи на коридор! Лицом к стене! С собой ничего не брать!

Взвод врывается в нашу каморку и начинает, разбрасывая, переворачивая и распинывая ногами, «проводить плановый досмотр».

– Предлагается выдать запрещенные предметы добровольно. Если что-то найдем – все пойдете в карцер, – де– журно врет майор. Все знают, что коллективные наказания запрещены, а если чего и найдут – так это «осталось от прежних постояльцев».

Подушки рвут, вату вытряхивают на пол.

Матрасы протаптывают ногами так, будто в каком-то спрятан железный лом. Один запрыгивает на решетку, сдирает с нее кусок одеяла. Рвут занавески, выворачивают мешки с пожитками. А мы – лицом к стене, чтоб ничего этого не могли видеть.

– В камеру, быстро! – орет прапор.

Лязгают засовы. Вот мы и дома.

– Не, ну посмотри, какие пидорасы, – сокрушается, собирая вещи, Терняк, – мундштук спиздили!

– И три пачки «Опала».

– Хорошо, что ты, Александр, в кроссовках на коридор выпулился, а то бы больше их не увидел. Вот крысы! – продолжает Нахимыч.

Мои белые, супермодные кроссовки «Адидас», в которых я въехал в тюрьму, приковывали к себе взгляды охраны, заключенных и, кажется, даже собак. Это была несказанно крутая и дефицитная по тем временам вещь. Можно сказать – уровень жизни, достатка и положения. Как сегодня, например, – «Бентли».

– Эй, крысы, мундштук отдайте! – колотит в дверь Петруха. – Мундштук отдайте, сигареты, отдайте, крысы-ы!..

– Сейчас, бля, дам тебе кожаный мундштук, заебешься раскуривать! – отвечает голос из-за двери под ржание еще нескольких глоток.

Несколько дней проходит без допросов. Начинаю потихоньку приживаться на новом месте. Сообща обсуждаем неожиданное затишье. Терняк, как всегда, предполагает худшее:

– Скорее всего, подельников арестовали. Сейчас с ними возятся. А может, обыски, квартиры шмонают…

Допоздна не могу уснуть. Часов в камере иметь не положено. Но репродуктор затыкается в десять, значит, уже далеко за полночь. По коридору шаги в нашу сторону. Коридорный бьет ключом по двери:

– Новиков, без вещей!

– Раз без вещей, значит, на допрос, – сонно ворчит Петруха.

Вскакиваю, собираюсь. Сигареты, спички – в карман.

Отворяется дверь, на пороге – сонный «попкарь».

– Выходи. Руки за спину.

– Сколько времени?

– Полпятого.

– Куда в такую рань?

– На танцы. По коридору идти – не пиздеть. Пошли.

Идем по лестницам вниз, через двор, в другое здание. Место уже знакомое – сюда прибыл несколько дней назад. Большой, широкий коридор, по бокам – двери «боксов» и небольших камер–«отстойников». Непрерывно приводят арестантов и распихивают по ним. Стою у стены, жду своей очереди.

– Новикова отдельно, – командует майор с повязкой.

Ведут в такой же бокс, что и с тараканом.

Через два часа грохот баланды – завтрак. В кормушку рука просовывает полбуханки хлеба, миску перловой каши и маленький алюминиевый черпачок – подобие ложки. Следом – другая рука с мерником-наперстком.

– Подставляй пайку или шлюмак.

Подставляю шлюмак. Из наперстка плюхается чайная ложка сахара, и кормушка захлопывается.

Значит, время семь утра.

Каша – гадость редкая, но другой не будет. Ем, черпая казенным «веслом», ножка которого до того коротка, что пальцы окунаются в кашу. Через час опять грохот засовов – проверка. По гулкому коридору обрывки фраз и гавкающие голоса:

– Встаем, хорош кумарить!.. Отвечаем имя, фамилию, статью! Из камер не выходить!

Открывают мою. Выкрикивают фамилию.

Отвечаю, как положено.

– Нехуево ты здесь устроился, один сидишь, кайфуешь!.. – юродствует майор, рисуясь перед двумя рядовыми. – Может, песню какую про тюрьму сочинишь, а-га-га!

После этих двух часов относительной тишины слышится лай собак – прибыл конвой. Народ начинают выгонять на шмон. Меня – со всеми вместе. Начальник конвоя – злющий, орущий и дико матерящийся старший прапорщик по фамилии Зас. Шмонает лично, издеваясь и поминутно всех оскорбляя.

– Сегодня не повезло, сегодня этот пидор Зас, – тихо говорит кто-то рядом, – ничего обратно пронести не даст.

Тем, кто едет на суд, что-нибудь да и передадут родственники. Обычно конвойные закрывают на это глаза или за две-три пачки сигарет разрешают взять что-то из еды в камеру. Но только не при этом начальнике.

Народ нехотя скидывает одежду, выполняя команду: «Раздеться догола!» Влетает Зас.

– Хуля блядь, суки ебаные, ни хуя не шевелитесь?! Давай короче, а то собак сейчас натравлю, чтоб вам яйца поотгрызли! Не ясно, что ли, сказал?!

Процедура ускоряется не намного.

– По одному, блядь, ко мне! Приседаем, ебана в рот, три раза! Ягодицы раздвинуть! Пасть раскрыть, блядь, язык к небу! После этого быстро одеваться и – к другой стене! Пошли!

Я в середине очереди. Спешить на обыск к такому начальнику конвоя не очень хочется. Смотрю за процедурой. Арестантов много, времени в обрез, поэтому в стороне начинают шмонать еще двое конвойных. Эти – не так злобно и дотошно, поэтому пытаюсь попасть к ним.