Александр Новиков - Записки уголовного барда

И здесь в самый разгар вечернего гвалта врубают в качестве глушилок громкоговорители под крышей, по углам. Как издевку ли или чтоб сделать мне приятное – заводят «Извозчика». И так далее – весь альбом. Перекрик стихает. Музыка на полуслове обрывается.

– Давай дальше, начальник!..

– Врубай, в натуре, чего остановил!..

Начинается ор, стук по решеткам. Тюрьма злится.

Гнусавый голос в громкоговоритель:

– Отбой… Отбой…

Стуки и крики сильнее.

– Какой отбой, начальник!.. Не жлобись!

Постепенно все стихает. И уже в почти тишине чей-то крик:

– Тюрьма! Новиков, певец, в какой хате?

– В десятой! – отвечает соседняя с нами камера.

Ну вот, теперь как дома.

На следующий день ведут на беседу к начальнику изолятора. Майор Поляков – очень добродушный, вежливый и благообразный. Расспрашивает о деле, о семье и детях. Очень отличается от своих свердловских коллег. Дает какие-то бытовые советы, рассказывает что-то из истории самой «Камышловской пересылки». Обещает, в случае если жена привезет передачу весом более положенных пяти килограммов, возражать не станет и урезать не даст. Слово свое полностью сдержал. За все лето моего пребывания в этих стенах я получал их вдвое большего веса. К всеобщему ликованию сокамерных обитателей, часть которых копченую колбасу впервые попробовали только здесь.

В разговоре вспоминаю про Пирата:

– Это же настоящий идиот, взял – налысо остриг, изломал сигареты…

Поляков, улыбаясь, морщится. Пытается свести инцидент к общим для всех правилам. Получается это у него плохо, что, кажется, он и сам понимает:

– Ладно. Больше никто до тебя докапываться не будет. Ты только повода не давай.

Вероятно, у него с Пиратом разговор был или сделал замечание – Поляков и здесь свое слово сдержал. Только, вот Пират озлобился пуще прежнего.

Каждый четверг по дороге в баню он встречал нашу камеру особым матом и «вшивыми лекциями». Особенно любил держать подолгу в предбаннике и урезать пайку мыла вдвое, приговаривая:

– Кто, блядь, на два делить умеет, тот на два и помножит. А кто, блядь, самый умный здесь, тому с волосами не хуя в бане делать.

Мысли его были глубокими, но понимали мы его легко.

Медленно проползла неделя. Через тюремную почту и молву узнаю, что Богдашова увезли в Нижний Тагил, а Собинова оставили в Свердловске, и теперь нас будут держать по разным тюрьмам. Значит, что-то происходит. На носу Игры доброй воли, студенчество протестует, может быть, поэтому. А может, фабриковать дело оказалось не так-то просто и оно зашло в тупик. Но скорее всего, чтоб прекратить наше общение.

С такими мыслями валяюсь целыми днями на шконаре. По ночам иногда пытаюсь писать стихи. Кое-что получается.

В один из вечеров сразу после баланды в камеру вталкивают парня лет двадцати. Бледный, нервный, бормочет что-то невнятное. Садится прямо на пороге, спиной прислонившись к двери.

– Эй, ты опущенный, что ли? – спрашивает кто-то с верхнего шконаря. – Ты что, оглох? Или охуел, чего молчишь?!

Парень не обращает внимания, сидит, тупо глядя перед собой. Народ спускается к столу. Тип любопытный.

– Эй, ты гонишь, что ли? Как зовут? Откуда, за что?

Тип молчит, ложится на бок, стреляя ногами.

– Э-э, да это, по ходу, наркоман, – делает заключение Заец, – нажабився, падла.

– Эй, начальник! – бьет в дверь кто-то из недовольных, – убирай наркомана, у него ломки, он тут крякнет, а нам потом отвечать!

Голос из-за двери:

– Не крякнет. Он, сука, нам все мозги уже выеб. Такого нам менты привезли. Колес просит. До утра пусть сидит. Если что, пизды дайте, а утром врач придет – заберет.

Через час начинается невообразимое. Парень хрипит, бьется головой о дверь. Лицо, лоб в крови. И орет дико и истошно:

– Откро-о-ой!.. Начальник… подыха-а-ю! А-а-а-а!..

Так проходит еще час. Скрутить его трудно – рвется, кусается. Глаза стеклянные, безумные.

Полкамеры колотит в дверь изо всех сил.

– Начальник! Убирай его или зови прокурора! Вы что над человеком издеваетесь, его к врачу надо, а не в хату!

Коридор отвечает молчанием.

Все до утра в роли санитаров психушки. Бедолага корчится в ломках под дверью и, не переставая, стонет.

За восемь часов в качестве наглядного пособия этот парняга сделал для борьбы с наркоманией больше, чем любая телеагитация.

К утру его с искусанными в кровь губами и разбитой головой наконец выволакивают на коридор и тащат в мед– часть. Камера облегченно вздыхает.

– Я согласен, чтоб еще двух Зайцев посадили, пусть сутками пиздят, чем одного такого, – подводит итог один из нелюбителей украинского диалекта.

– А я согласен, шобы вместо твоего языка зараз долгий хуй вырос, шоб молча изо рта стояв.

Все ржут, эти двое тоже.

Хлопает кормушка, и рожа баландера возвещает о наступлении нового дня:

– Пайку разбираем.

Так, в темпе тихой растительной жизни, проходит лето. Без допросов, без угроз, по тюремному распорядку и инструкциям. Дело не закончено, а потому затянувшаяся пауза роит в голове тревожные мысли. Рано или поздно предстоит этап в Свердловск. Процедура, судя по прошлой, не из приятных, но никуда не деться. Неясно одно – когда? За забором – август. На душе – ноябрь.

Впереди – неизвестно, сколько их. Наконец вызывает Поляков.

– На тебя пришла разнарядка.

– Это что?

– Приказано этапировать обратно. Скорее всего, завтра.

Еще немного посидели, поговорили. Он – не помню, о чем. Я – о том, что все мне здесь понравилось. И если принять свердловскую тюрьму за дом родной, то здесь – выезд на лето в санаторий.

В камеру возвращаюсь с улыбкой:

– Все, мужики. Завтра – на этап.

Вечером забирают из камеры и ведут в ту самую холодную душегубку, с валуном на полу и сырым потрескавшимся куполом. На ржавом железе долго не усидишь. Хожу кругами, диагоналями и восьмерками – так теплее.

В дверь вонзается ключ, хрюкает засов, и на пороге возникает майор Поляков. Оглядывает камеру, спрашивает, все ли нормально. Неожиданно задает вопрос, обращаясь почему-то по фамилии:

– Скажи, Новиков, только честно…

– Я всегда говорю честно.

– Завтра не побежишь? Дай слово, что не побежишь.

– Никуда я не побегу. А что, на дело красную полосу повесили? Бумага, что ли, какая пришла?

– Нет. Просто спрашиваю, на всякий случай. Я завтра утром за тобой приду.

Поворачивается, уходит. Остаюсь в раздумье. Чтоб начальник за кем-то приходил – такого не припомню. Какая уж там разнарядка пришла – только гадать. Может, повезут не в «Столыпине», а в «воронке»? Может, вообще отдельно, спецэтапом? Хорошо бы. А может, вовсе и не в Свердловск, а в еще какую-нибудь тюрягу? Это плохо. Перемалываю сотню вариантов в голове и с последним, самым невероятным – «выпустят под расписку», – засыпаю.