Рина Зеленая - Разрозненные страницы

Вот уж и ленинградцы стали приезжать, те, кто смог доехать. В Ташкент прибыла Ленинградская консерватория во главе с профессором Серебряковым. Открылась при ней школа для одаренных детей. Из окон полились звуки скрипок, рояля, арфы. По городу пестрели афиши концертов. Ленинградцы дольше, труднее всех привыкали к освещенным ночью окнам и тишине.

Из Москвы приехал Театр Революции и Театр Ленинского комсомола. На улицах можно было встретить М. Бабанову, Ф. Раневскую, К. Пугачеву, С. Гиацинтову, А. Райкина. Приезжали, уезжали писатели, художники, поэты. Остались с семьями Н. Вирта, К. Чуковский, А. Толстой, С. Михоэлс.

Вот наконец-то я пришла к рассказу о спектакле.

Значит, так. Все организации, театры, люди хотели, пытались, старались помочь детям. Давали спектакли. Екатерина Павловна Пешкова возглавила комиссию по оказанию помощи эвакуированным детям.

Тихонов, Чуковский, Толстой и многие другие помогали ей в этом. Работники кино решили специально написать сценарий вечера «Кинематографисты – детям» для сбора средств, объединив усилия авторов и актеров.

Разумеется, был громадный концерт всех киноактеров. Но почему-то долго не удавалось создать сценарий, хотя помогал сам Протазанов. Потом включился в это дело Алексей Николаевич Толстой, и все закипело, потому что он подключил целую шайку своих друзей-актеров и даже родственников.

Толстой написал пьесу, которая называлась «На крышах Москвы» и рассказывала о том, как киногруппа снимает новый фильм «На крышах Москвы».

Главными героями пьесы неожиданно оказались два театральных рабочих (играли их С. Михоэлс и А. Толстой).

Если рассказать в одном слове, было так.

На сцене идет подготовка к съемке, и среди актеров в костюмах и гриме то и дело появляются двое рабочих сцены с молотками. Они вбивают гвозди и стучат в самый неподходящий момент. Едва вспыхивает транспарант: «Тише! Идет съемка!» – как плотники садятся на авансцену и начинают заколачивать гвозди своими молотками.

Среди персонажей пьесы была также портниха, которая то надевала на актеров что-либо, то снимала с них что-то и всем давала советы. Роль портнихи играла Ф. Раневская. В руках у нее все время была авоська, в которой лежали лук и новые галоши. Когда она что-то советовала Татьяне Окуневской (героине), та ей отвечала:

– Не надо мне ничего говорить! Это меня уводит! – Актерское словечко: уводит от роли.

Наконец опять все готово, на сцене вспыхивает яркий транспарант: «Тише! Идет съемка!» – и плотники на авансцене начинают яростно вбивать в пол огромные гвозди. Михоэлс и Толстой были так правдоподобны и прекрасны, что зрители полюбили этих работяг и ждали все время их появления.

В дальнейшем, когда по ходу действия «снимали» сцены с Гитлером (его играл С. Мартинсон), – плотники не хотели верить, что это артист и пытались пристукнуть его молотками, то сами влезая в кадр и останавливая съемку, то заставляя С. Мартинсона уползать из кадра от страха перед ними. (Много лет потом рассказывали об этом спектакле.)

Днем все заняты. Репетиции шли по ночам. Людмила Ильинична Толстая приносила из дому буханку черного хлеба и большим кухонным ножом, который мог одновременно служить средством защиты от хулиганов на уже темных в это время улицах, нарезала ломти, которые тут же съедались всеми голодными участниками.

В день спектакля «дамы-патронессы» – Надежда Алексеевна Пешкова, Людмила Ильинична Толстая, Тамара Ханум, Тамара Владимировна (жена Всеволода Иванова) и Настасья Павловна Потоцкая (жена Михоэлса) – перед началом и в антрактах, как хозяйки вечера, принимали гостей. К. Пугачева ходила среди публики с лотком, продавая конфеты.

Во всех уголках театра, как на ярмарке, – бойкая торговля: ларьки со сластями, лотерейные киоски, продажа книг с автографами писателей. За буфетными стойками чарующие улыбки хозяек делают сладким чай без сахара.

Сбор от этого вечера превысил все ожидания, и в фонд помощи детям поступила большая сумма. Деньги были так нужны.

Хотя я могу спокойно писать о себе и самое хорошее, и самое плохое, рассматривая себя как совершенно постороннего человека, все-таки сама не скажешь так ловко и красиво, как другой про тебя расскажет. Я очень хочу, дорогой читатель, чтобы ты прочел, что обо мне другие пишут. Вот этот Зиновий Гердт, о котором я писала, не побоялся, что он мой друг и его могут обвинить в пристрастии, и написал в журнале «Экран» статью и рассказал, за что он меня любит:

«В доме отдыха почти каждый вечер нам показывали старые фильмы. И каждый из нас клялся, что ни за что не променяет два часа прогулки на это старье. Но в указанный на афише час все мы встречались на скамейках маленького зала, где места уже пестрели бумажками и носовыми платками: занято. Для многих эти сеансы были путешествием в собственную молодость. Встречались картины знаменитые, сделавшие историю советского кино. Мы видели в главных ролях молодого Черкасова, Андреева, очаровательную Любовь Орлову, неповторимую Раневскую.

Появлялась на экране и Рина Зеленая. В зале ее узнавали, приветствовали как добрую знакомую. Я тоже бесконечно радовался этим встречам и как зритель, и как старый друг Рины Зеленой, актрисы, которую очень люблю. Люблю за первосортное чувство юмора, за щедрый талант, за беспощадный профессионализм. Этот человек не прощает ни себе, ни другим небрежности в деле, которому мы служим. Люблю ее за то, что она всегда моложе всех: никто никогда не слышал от нее жалоб на усталость. Ее рабочий день начинается в семь утра. Она пишет статью, учит текст роли, возится с чьей-то рукописью, расхваливает кому-то кого-то по телефону…»

(Вот тут Гердт становится явно пристрастным ко мне. Но я ему за это очень благодарна: хоть кто-то подтвердит, что я человек немного хороший.)

«Вот единственное, за что я ее терпеть не могу: всю жизнь она служит укором моей собственной лени и нежной снисходительности к себе.

Я не имею возможности затронуть тему тончайшей области ее работы по исследованию детской души. Десятилетия, отданные этой сложнейшей из психологических наук, вероятно, еще послужат темой диссертации. Как же нужно любить маленьких людей, чтобы отдавать им столько сил и времени! А так как ничто доброе не пропадает, видно, за это платят ей любовью люди».

(Удивительно, как правильно понял это Гердт. Я даже не посмею привести здесь тех ласковых слов, которые мне говорят люди на улицах, в троллейбусе. Я принимаю их как ответ на то, что я угадала тему, нужную людям, что я по крупинкам собирала словечки детей, их чувства, их неожиданное восприятие мира взрослых. И люди платят мне за это своим признанием, своей лаской.)