Питер Гай - Фрейд

Фрейд получал огромное удовольствие от подобных экскурсов, но психоаналитическая увлеченность объектами культуры была не просто отдыхом во время отпуска, способом занять свободное время. Оттенок навязчивости, очевидный в его подходе к историям болезни и теоретическим исследованиям, также проявляется в размышлениях об искусстве и литературе. Как мы видели, основатель психоанализа рассматривал загадку Леонардо и еще более удивительные головоломки, заданные ему Шребером, как свои навязчивые состояния, подобные многим другим, которые следует удовлетворить и от которых нужно избавиться. Загадки «Короля Лира» и «Моисея» работы Микеланджело преследовали его с неменьшей силой. Всю жизнь Фрейд ощущал настоятельную потребность раскрывать секреты. Когда в 1909 году Эрнест Джонс прислал ему свою статью об эдиповом комплексе Гамлета, мэтр проявил к ней живейший интерес. Работа Джонса представляла собой подробные комментарии к знаменитому фрагменту из его собственных «Толкований сновидений», где говорилось о чувстве вины, возникшем у принца Датского из-за любви к матери и ненависти к отцу. Мэтр с гордостью вспоминал об этих строках: «Когда я записал то, что казалось мне ответом на загадку, то не стал отдельно исследовать литературу о Гамлете, но я знал, к каким результатам пришли наши немецкие писатели, и видел, что даже Гёте ошибся». Фрейд находил огромное, не очень понятное иностранцу удовольствие в том, что он превзошел самого великого Гёте.

Другими словами, серьезные и увлеченные исследования основателя психоанализа не в полной мере определялись свободным выбором. В июне 1912 года в преддверии продолжительных летних каникул он писал Абрахаму: «…в настоящее время моя умственная деятельность ограничилась бы правкой четвертого издания моей «[Психопатологии] Обыденной жизни», если бы мне вдруг не пришло в голову, что в основе начальной сцены в «Лире», суда Париса и выбора ларцов в «Венецианском купце» лежит один и тот же мотив, который я теперь обязан проследить». Обязан проследить – ни больше ни меньше. Неудивительно, что Фрейд описывал ход своих размышлений в терминах, которые больше подходят для страданий. «Меня сегодня мучает, – писал мэтр Ференци весной 1911 года, – тайна трагедийной школы, которая явно не выдержит психоанализа». Этот загадочный намек так и остался намеком, и мы, возможно, никогда не узнаем, какую школу трагедии основатель психоанализа имел в виду. На сей раз, несмотря на мучения, он не разгадал эту загадку с помощью напряженной интеллектуальной работы. Но в целом самые сильные интересы Фрейда подозрительно напоминали навязчивое, неразрешенное напряжение. «Я начал изучать «Макбета», который давно мучил меня, – писал основатель психоанализа Ференци в 1914 году, – но пока не нашел решения». Фрейд не раз отмечал, что лучше всего ему работается при неважном самочувствии, но о чем он умалчивал, так это о том, что необходимое для работы нездоровье, по крайней мере отчасти, являлось проявлением мыслей, искавших выхода в словах.

Загадка, возникавшая в мыслях Фрейда, была подобна внешнему раздражителю, песчинке в устрице, которую невозможно игнорировать и из которой в конечном счете может вырасти жемчужина. Основатель психоанализа считал, что научное любопытство взрослого человека представляет собой запоздалое развитие детских поисков правды относительно разницы между полами и загадки зачатия и рождения. Если это действительно так, то любознательность самого Фрейда отражает необычно сильную потребность освещения этих секретов. Они занимали его еще больше, когда он размышлял о явной разнице в возрасте своих родителей и о наличии братьев одного возраста с матерью, не говоря уж о своем племяннике, который был старше его.

Возможно, ни одна работа Фрейда, посвященная искусству, с такой яркостью не отражает их навязчивый характер, как статья о «Моисее» Микеланджело, опубликованная в 1914 году. Он в восхищении стоял перед этой гигантской статуей во время первого пребывания в Риме в 1901-м и никогда не уставал удивляться ее загадочности и красоте. Никакое другое произведение искусства не производило на мэтра такого сильного впечатления. В 1912 году, во время очередного отпуска в Вечном городе, он сообщал жене, что ежедневно приходит к «Моисею» и думает, что может написать о нем несколько слов. Как выяснилось, Фрейд очень гордился этими несколькими словами, которые он действительно написал, хотя и опубликовал их в журнале Imago под псевдонимом «***». Абрахам вполне резонно удивлялся, зачем понадобилась сия анонимность: «Неужели вы думаете, что никто не узнает коготь льва?» Фрейд между тем продолжал называть эту статью «дитя любви». В марте 1914-го, когда «Моисей» Микеланджело» только что вышел из печати, основатель психоанализа все еще сомневался и писал «дорогому Джонсу», что, «возможно, было бы лучше публично не признавать этого ребенка». Статья так и оставалась непризнанной на протяжении 10 лет… Тем не менее Фрейд ценил ее не меньше, чем статую, анализу которой она была посвящена. В разгар работы мэтра над статьей в Рим приехал Эрнест Джонс. Незадолго до этого Фрейд писал ему: «Я завидую вам, что скоро вы увидите Рим, да еще в таком молодом возрасте. Передайте мое глубокое почтение «Моисею» и напишите мне о нем». Джонс, всегда откликавшийся на просьбы, не преминул воспользоваться случаем. «Мое первое паломничество на следующий день после приезда, – писал он Фрейду, – состояло в том, чтобы передать ваш привет «Моисею», и мне кажется, что он высокомерно выпрямился, совсем чуть-чуть. Удивительная статуя!»

Больше всего в массивной работе Микеланджело Фрейда интриговало именно то, что и должно было интриговать. При каждом визите в Рим он приходил к «Моисею», причем специально. «В 1913 году в течение трех одиноких сентябрьских недель, – вспоминал он, – я ежедневно стоял в церкви перед статуей, изучал ее, измерял, рисовал, до тех пор пока ко мне не пришло понимание того, что я осмелился лишь анонимно изложить на бумаге». «Моисей» идеально подходил для возбуждения любопытства основателя психоанализа. Статуя уже давно вызывала восхищение и разного рода гипотезы. На лбу у монументальной фигуры имеются мифические рога, символизирующие сияние, которое исходило от лица Моисея после его встречи с Богом. Микеланджело, склонный к героике и преувеличению, изобразил Моисея решительным, мускулистым, властным стариком с длинной ниспадающей бородой, которую он поддерживает левой рукой и указательным пальцем правой. Моисей сидит и, нахмурившись, сурово смотрит влево, прижимая к себе скрижали Завета правой рукой. Фрейда занимала следующая проблема: какой именно момент решил изобразить Микеланджело? Основатель психоанализа с удовольствием процитировал историка искусства Макса Зауерландта, который отметил: «Ни о каком другом произведении мирового искусства не было высказано таких противоречивых мнений, как об этом «Моисее» с головой Пана. Даже несложный анализ фигуры вызывает крайние точки зрения». Напряженные ноги Моисея свидетельствуют о только что начавшемся или закончившемся движении. Но что делает Моисей: встает или только что сел? Эту загадку Фрейд считал себя обязанным разгадать. Изобразил ли Микеланджело Моисея как вечный символ законотворца, который видел Господа, или пророк показан в минуту гнева на свой народ, готовый разбить скрижали, принесенные с горы Синай?