Питер Гай - Фрейд

Середина 20-х годов прошлого столетия была для Германии эпохой Густава Штреземана, стремившегося к примирению министра иностранных дел, а не фанатичного мечтателя Адольфа Гитлера. Штреземан говорил о возвращении Германии в международное сообщество и пытался вытащить страну из трясины военных репараций. В те годы в письмах Фрейда имя Гитлера не появляется – он был слишком незначительной фигурой. На улицах Германии по-прежнему вспыхивали бунты, а союзники по антигерманской коалиции продолжали настаивать на выплате тех самых репараций, которые тяжким грузом ложились на страну. В то же время в Германии наблюдался невиданный расцвет искусств – литературы, кино, театра, оперы и оперетты, балета, живописи, архитектуры и скульптуры. И психоанализа. Но Фрейд относился к Веймарской республике не лучше, чем к послевоенной Австрии. В 1926 году в интервью Джорджу Сильвестру Виреку основатель психоанализа говорил: «Мой родной язык немецкий. У меня немецкая культура и привычки. Интеллектуально я считал себя немцем, пока не заметил рост антисемитских предрассудков в Германии и немецкой Австрии. С тех пор я предпочитаю называть себя евреем».

Фрейд мог найти некоторое утешение, когда от размышлений о большом мире переходил к судьбам психоанализа после Первой мировой войны, однако он оставался скептически настроенным и недовольным. На Рождество 1920 года мэтр писал Пфистеру, что получил из разных стран несколько достойных работ по популяризации психоанализа и вынужден признать, что «дело продвигается везде». Но тут же отказывался от своего оптимизма: «По всей видимости, вы переоцениваете мое удовлетворение. Какое бы личное удовольствие ни доставлял психоанализ, подобное тому, что я получал, когда был один, после присоединения других раздражение превалирует над удовольствием». Растущее признание психоанализа, прибавил мэтр, не заставило его изменить нелестное мнение о людях – мнение, которое сформировалось еще в те времена, когда все решительно и грубо отвергали его идеи. Возможно, предполагал Фрейд, такое отношение было отчасти обусловлено развитием его собственной психики, последствием его ранней изоляции: «Несомненно, в то время между мной и другими должна была образоваться непреодолимая пропасть». Годом раньше мэтр уже признавался Эйтингону, что с самого начала своей деятельности, когда он был совсем один, «тягостная тревога о будущем» связывалась с тем, чтó «человеческий сброд» сделает с психоанализом, когда его «больше не будет в живых».

Это звучит немного мрачно и откровенно цинично. Как бы то ни было, Зигмунд Фрейд пропагандировал узкоспециальный набор идей – более того, идей крайне неприятных и скандальных. Психоанализ намеревался – ни больше ни меньше – ниспровергнуть господствующие в психологии и психиатрии школы, не говоря уж о неуместном самоуважении обычных мужчин и женщин. В своих «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд немного театрально заметил, что его учение нанесло третий исторический удар по мании величия человечества. Коперник доказал, что Земля не является центром вселенной, Дарвин пригласил человека в царство животных, а теперь он, Фрейд, объяснял миру, что «Я» по большей части является слугой бессознательных и неконтролируемых психических сил. Неужели можно ожидать, что мир поймет – рассчитывать на то, что примет, не приходится – такое послание?

Обыденному сознанию предположения психоанализа казались невероятными, даже абсурдными, а подтверждающие их доказательства косвенными и непрочными. Они требовали смелого шага, пересмотра принципов, на что решались немногие. В 1919 году, когда голодная послевоенная Вена была буквально пропитана нелепыми радикальными идеями, психоанализ стал предметом бурных споров за столиками кафе. «Атмосфера, – вспоминает философ сэр Карл Поппер, – была насыщена революционными лозунгами, идеями, а также новыми, зачастую дикими теориями». Язвительное и часто цитируемое высказывание Карла Крауса, что психоанализ и есть тот самый недуг, от которого он берется нас излечить, теперь уже немного устарело, однако в нем отразилась модная и давно устоявшаяся реакция. Например, Поппер – тогда ему было всего 17 лет – считал, что решительно отверг психоанализ вместе с психологией Адлера и марксизмом: все эти системы слишком много объясняют. Они настолько неточны в своих формулировках, что любое событие, любое поведение, вообще любой факт могут лишь подтвердить их. Доказывая абсолютно все, утверждал Поппер, они абсолютно ничего не доказывают. И Поппер являлся самым искушенным из массы новоявленных экспертов. В такой обстановке, когда ставка была столь высока, мучительно медленный прогресс психоанализа не должен был удивлять основателя движения.

Разговоры об идеях Фрейда в кофейнях, пивных и на вечеринках с коктейлями вряд ли помогали серьезному пониманию его теории. Технические термины и основные идеи мэтра истолковывали неправильно и постоянно искажали, превращая в общеупотребительные слова. «Психоанализ, – писал в 1923 году один из комментаторов, Томас Л. Массон, в типичной рецензии на четыре книги по этому предмету, – не только украшает литературу, но, как естественный результат, проникает в нашу жизнь и влияет на нее по многим другим направлениям». В качестве примера Массон приводил усилившееся влияние психоанализа в практике найма на работу и выражал надежду, что он «разрешит проблемы, поднятые ку-клукс-кланом». Впрочем, он довольно быстро отказался от этой надежды, хотя и в менее почтительном тоне, придя к выводу, что «мы откровенно скептичны в отношении его конечной ценности». Большинство тех, кто в 20-х годах решил высказать свое мнение о психоанализе, были не менее откровенны в своем скепсисе.

Массовая пресса, как газеты, так и журналы, внесла свою лепту в неразбериху и поверхностные суждения, представляя Фрейда в комичном, а нередко угрожающем свете. В неспокойные послевоенные годы широкая публика находила эту фигуру неотразимой. Зигмунд Фрейд был серьезным бородатым герром профессором с тягучим центральноевропейским акцентом, который привлек внимание к отношениям между полами. По слухам, его учение оправдывало самое свободное сексуальное самовыражение. Даже некоторые солидные обозреватели, которые сражались с работами Фрейда в воскресных приложениях, объявляли, что его труды скорее ставят их в тупик, чем просвещают. Один из таких обозревателей – в данном случае обозревательница Мэри Кейт Ишем, – пытаясь понять такие работы Фрейда, как «По ту сторону принципа удовольствия» и «Психология масс и анализ «Я», призналась в разделе рецензий New York Times, что журналист «сталкивается со множеством трудностей в работах Фрейда, а в этих двух последних трудах еще в большей степени», особенно потому, что в них предпринята попытка, как считала Ишем, «представить результаты предыдущих исследований в «метапсихологической» форме», что она ошибочно называла недавно изобретенной дисциплиной.