Питер Гай - Фрейд

Как же тогда быть с технической ошибкой, которую Фрейд совершал в течение всего времени анализа младшей дочери? Сам мэтр явно не думал о том, что он что-то нарушает: в период становления психоанализа предложенные им правила применялись не всегда и зачастую обходились стороной. Идеал аналитической дистанции по-прежнему был неопределенным и неточным. Юнг, еще будучи сторонником Фрейда, пытался анализировать свою жену. Макс Граф подверг психоанализу своего сына Герберта, и основатель движения помогал ему, выступая в качестве консультанта, – теперь мальчик известен нам всем как маленький Ганс. Фрейд анализировал своих друзей Эйтингона и Ференци, а Ференци, в свою очередь, собственного коллегу Эрнеста Джонса. Более того, в начале 20-х годов прошлого столетия, через много лет после того, как Фрейд в своих статьях по технике психоанализа сравнил отношение аналитика к пациенту с бесстрастным поведением хирурга, основоположник детского психоанализа Мелани Кляйн анализировала собственных детей. Когда старший сын итальянского психоаналитика Эдуардо Вейсса, намереваясь пойти по его стопам, попросил отца проанализировать его, тот обратился за советом к Фрейду. В своем ответе основатель движения назвал такого рода анализ деликатным делом. Все зависит, писал он, от двух участников процесса и от их взаимоотношений. С младшим братом это может быть легче, а с сыном не исключены особые проблемы. «С моей дочерью все получилось хорошо».

Возможно. Однако анализ, как признался сам Фрейд, проходил нелегко, даже после возобновления в 1924 году. Мэтру пришлось сократить число пациентов до шести, как он писал Лу Андреас-Саломе в мае, и «взяться за 7-й анализ с особыми чувствами: это моя дочь Анна, которая достаточно неразумна, чтобы льнуть к своему старому отцу». Теперь он был совершенно откровенен со своей «дорогой Лу». «Ребенок доставляет мне достаточно волнений». Как она перенесет одинокую жизнь после его смерти? «Смогу ли я вытащить ее либидо из укрытия, в которое оно забралось?» Он признавался, что Анна «имеет необыкновенный дар быть несчастной, но, вероятно, недостаточно таланта, чтобы позволить себе быть стимулированной к успешной работе этим несчастьем». Фрейд утешал себя, что, пока жива Лу, его Анна не останется одна… «Но она настолько моложе нас обоих!» Какое-то время, летом 1924 года, казалось, что анализ будет прерван, но этого не случилось. «То, что вы говорите о шансах Анны в жизни, – писал Фрейд Лу Андреас-Саломе в августе, – полностью соответствует действительности и всецело подтверждает мои страхи». Он понимал, что стойкая зависимость дочери от него была «непозволительной задержкой в ситуации, которая должна быть всего лишь подготовительной стадией». Однако эта стадия никак не заканчивалась. «Анализ Анны продолжается, – сообщал мэтр своей «дражайшей Лу» в мае следующего года. – Она сталкивается с трудностями, и ей нелегко найти способ применить к себе самой то, что теперь она так ясно видит в других. Ее превращение в опытного, терпеливого и сочувствующего психоаналитика идет очень успешно». Но, прибавлял Фрейд, общим направлением жизни Анны он не удовлетворен. «Боюсь, что ее вытесненная генитальность однажды может сыграть с ней злую шутку. Я не могу освободить Анну от себя, и никто мне в этом не помогает». Чуть раньше основатель психоанализа очень образно сформулировал свою дилемму: если Анне придется покинуть дом, писал мэтр Андреас-Саломе, он будет чувствовать себя таким же несчастным, как если бы бросил курить. Совершенно очевидно, что Фрейд ощущал себя беспомощно запутавшимся – разрывавшимся на части, уставшим от жизни – в собственных отношениях с любимой дочерью. Он попался в ловушку своих желаний и не мог избавиться от них. «Со всеми этими неразрешимыми конфликтами, – признавался основатель психоанализа Лу Андреас-Саломе еще в 1922 году, – хорошо, что жизнь когда-то подходит к концу».

Вне всяких сомнений, Зигмунд Фрейд имел все основания гордиться своей Аннерль так, как он ею гордился. Но эмоциональная цена, которую пришлось заплатить за ее подготовку как психоаналитика, никогда не была подсчитана. До конца жизни Фрейда отец и дочь оставались ближайшими союзниками, практически равными коллегами. Когда в конце 20-х годов ХХ века ее взгляды на детский психоанализ подверглись критике в Лондоне, мэтр яростно защищал дочь. В свою очередь, Анна Фрейд в своей классической монографии о психологии «Я» и защитных механизмах, опубликованной в середине 30-х, опиралась не только на свой клинический опыт, но и на труды отца, которые служили главным и самым авторитетным источником ее теоретических открытий. У нее сложилось собственническое чувство по отношению к отцу, она была чувствительна к любым взглядам, содержащим даже намек на критику его работы, и ревновала к другим людям – сестрам и братьям, друзьям и пациентам, – которые могли посягнуть на ее прерогативы [224]. В начале 20-х годов отец и дочь стали – и до самого конца оставались – интеллектуально и эмоционально неразлучными.

В конце жизни Фрейд любил называть дочь Анну своей Антигоной. Искать в этой метафоре особо глубокий смысл не стоит: основатель психоанализа был образованным европейцем, разговаривавшим с другими образованными европейцами, и в поисках нужного сравнения обратился к Софоклу. Однако совсем не обращать на нее внимания было бы неправильно. Это имя подчеркивало отождествление Фрейдом себя с Эдипом, храбрым открывателем тайн человечества, давшим имя «ядерному комплексу», убийцей отца и любовником матери. И это еще не все. Общеизвестно, что связь Эдипа со всеми своими детьми была необыкновенно тесной. Рожденные его матерью, они приходились Эдипу не только детьми, но и братьями и сестрами. Но среди всех них выделялась Антигона. Она была его внимательным и преданным товарищем – точно таким же, как со временем стала для Фрейда Анна. В «Эдипе в Колоне» именно Антигона ведет за руку слепого родителя, а в 1923 году Анна Фрейд прочно заняла место секретаря больного отца, его доверенного лица, представителя, коллеги и сиделки. Она стала его самой значимой опорой в жизни, союзницей в борьбе со смертью.

Анна Фрейд не ограничивала помощь отцу печатанием писем, когда он был прикован к постели, или чтением его речей на конгрессах и разнообразных церемониях. С 1923-го она заботилась и о его теле, как самая настоящая сиделка. Публично Фрейд благодарил за заботу и других. «Моя жена и Анна нежно ухаживали за мной», – писал он Ференци после первой операции весной 1923 года. «Следует отметить, – признавался мэтр племяннику в декабре, вскоре после второй серии операций, – что физическим силам, которые у меня сохранились после этой катастрофы, я обязан нежному вниманию жены и двух дочерей». И все-таки главной сиделкой Фрейда была Анна. Когда он не мог вставить протез, то обращался за помощью к ней, и однажды ей пришлось мучиться с неудобным приспособлением целых полчаса. Подобная физическая близость, не вызывавшая неприязни или отвращения, лишь укрепила связь между отцом и дочерью. Фрейд стал так же незаменим для Анны, как она была необходима ему.