Питер Гай - Фрейд

Это правда – там, где оказывалась Мелани Кляйн, накал страстей был чрезвычайно высоким. Даже те, кто отказывался признавать ее теоретические новшества, были впечатлены игровыми методами, которые она применяла при работе с детьми. Игра, страстно доказывала Кляйн, является наилучшим, а иногда и единственным способом извлечь детские фантазии для интерпретации, независимо от их предмета, будь то любопытство по поводу полового сношения, желание смерти братьям и сестрам или ненависть к кому-то из родителей. В руках Кляйн толкование становилось мощным, но, как она настаивала, необыкновенно полезным оружием. В отличие от своих критиков она была готова к максимально возможной откровенности, объясняя маленьким пациентам смысл их фантазий. Однако Кляйн являлась не просто практиком, наделенным богатым воображением! Ее новаторство в технике лечения было основано на экскурсах в метапсихологию – и в какой-то мере порождено ими. Совершенствуя свою систему во время пребывания в Англии, она предположила, что эдипов комплекс и «Сверх-Я» формируются гораздо раньше, чем считал возможным Фрейд. По мнению Мелани Кляйн, внутренний мир маленького ребенка представляет собой массу деструктивных и тревожных фантазий, отражающих бессознательные образы хаоса и смерти. Для Фрейда ребенок – эгоистичный дикарь, а Кляйн считала его кровожадным каннибалом. Если кто-то и относился к фрейдовскому влечению к смерти и его последствиям со всей серьезностью, так это Мелани Кляйн.

Тем не менее в своих теоретических воззрениях на раннее осознание ребенком своей сексуальности она отступала от той схемы развития, которую Фрейд и его дочь-психоаналитик считали наиболее правдоподобной. Поначалу мэтр занял в этом вопросе позицию агностика. «Работа Мелани Кляйн вызвала множество сомнений и возражений, – писал он Эрнесту Джонсу в 1925-м. – Что касается меня самого, то я не слишком компетентен, чтобы судить о педагогических материях». Два года спустя он определился. В эмоциональном письме Джонсу основатель психоанализа утверждал, что пытался быть беспристрастным к Мелани Кляйн и Анне Фрейд; с одной стороны, самым непримиримым противником Кляйн была его дочь, а с другой – Анна работала независимо от него. «В любом случае я могу сказать вам одно, – прибавил он. – Взгляды фрау Кляйн на поведение «Я-Идеала» у детей представляются мне абсолютно невозможными и противоречащими всем моим предположениям». Он соглашался с аргументами Кляйн, что дети более зрелые, чем мы думаем. Но это тоже имеет свои границы и само по себе не является доказательством.

Неудивительно, что споры между Мелани Кляйн и Анной Фрейд вылились в более глубокие конфликты, и точно так же неудивительно, что Зигмунд Фрейд не мог оставаться нейтральным, несмотря на все свои заявления. При этом эмоциям и раздражению мэтр давал волю лишь в частной переписке с Эрнестом Джонсом, где позволял себе довольно резкие выражения. Он обвинял Джонса в организации кампании против метода психоанализа детей, который предлагала его дочь, защищал ее критику лечебных стратегий Кляйн и отвергал обвинение в недостаточно полном анализе самой Мелани. Последнее больно задевало Фрейда. Он считал подобные инсинуации опасными и недопустимыми. «В конце концов, кто проанализирован достаточно полно? Уверяю вас, – с жаром возражал он, явно зная, о чем говорит, – Анна анализировалась дольше и тщательнее, чем, к примеру, вы сами». Фрейд отрицал, что относится к взглядам дочери как к священным и не подлежащим критике. Если кто-то попытается воспрепятствовать Мелани Кляйн излагать свои взгляды, он сам даст ей такую возможность. Тем не менее Кляйн и ее сторонники были довольно сильным раздражителем: они дошли до утверждений, что Анна Фрейд в своем анализе в принципе избегает эдипова комплекса. Фрейд начал подозревать, не являются ли нападки на дочь нападками на него самого.

Как бы то ни было, в своих работах основатель психоанализа почти никак не реагировал на эти разногласия, за исключением краткого комментария относительно взглядов Кляйн на чувство вины и – одобрительного – относительно ее утверждения, что сила «Сверх-Я» никоим образом не соотносится с суровостью обращения с ребенком. Такая осторожная политика показывает Фрейда в роли старейшины, руководителя, который остается над схваткой. Детский психоанализ, отметил он в примечании к своему «Послесловию к «Жизнеописанию», вышедшему в 1936 году, пережил бурный расцвет благодаря «работам г-жи Мелани Кляйн и моей дочери Анны Фрейд». С начала 30-х годов ХХ века число сторонников Кляйн значительно увеличилось, и их взгляды оказали существенное влияние на психоаналитические институты, особенно в Британии, Аргентине и Соединенных Штатах. Но Фрейд выбрал для критики иные объекты. Он берег силы для решения других вопросов, которые, как считал мэтр, в большей степени требовали его вмешательства: спорный пересмотр определения тревоги, диспут относительно непрофессионального анализа, а также самый неприятный аспект – женская сексуальность. Активно участвовать в дебатах, которые могли возникнуть по этим темам психоанализа, – значит продолжать жить.

Вопросы, которые занимали Зигмунда Фрейда с середины 20-х годов прошлого столетия, для него не были чистой абстракцией – их значение определялось событиями личной жизни. Они снова отражали постоянный переход в мышлении мэтра от собственных чувств к научным обобщениям – переход, который не уменьшал ни силу чувств, ни их значение для науки. Рациональные аргументы приводил разочарованный отец, внимательный наставник и преданный сын…

Меньше всего Зигмунд Фрейд ожидал неприятностей от своего высокоценимого и, как он считал, абсолютно надежного «психоаналитического сына» – Отто Ранка, но в 1923 году несколько неприятных эпизодов с участием последнего уже указывали на назревающие конфликты. Так, например, в августе на ужине, устроенном «комитетом» в Сан-Кристофоро, Анна Фрейд стала свидетельницей вспышки, которую затем описала как истерическую веселость. Опасным признаком также служил тот факт, что Ранк начал склоняться к технике и теоретическим положениям, способным увести далеко от идей, которым он был верен два десятилетия и для пропаганды которых так много сделал. Некогда самый ортодоксальный из фрейдистов, он превратился в «ранкианца». После войны Ранк проявил себя верным помощником – деловым, исполнительным, уважительным, и мэтр жалел, что с Отто нельзя получить «множество его копий». Однако прошло несколько лет, и Фрейд уже пренебрежительно отзывался о Ранке как о Hochstaplenatur – прирожденном мошеннике. Реакция основателя психоанализа не ограничилась только нелицеприятными словами: он ассимилировал и переработал свое запоздалое и неожиданное разочарование, предложив пересмотреть психоаналитическую теорию тревоги. Опубликованная в 1926 году статья «Торможение, симптом и страх» демонстрирует неувядающую способность Фрейда извлекать из потерь пользу.