Питер Гай - Фрейд

Психоаналитики, подталкивавшие Фрейда к отречению от Ранка, не стали придираться к этому аналитическому оскорблению. Эрнест Джонс предположил, что Первая мировая война вытеснила «явный невроз» Ранка 1913 года, но данное состояние постепенно вернулось в форме невротического характера. Это включало в себя, помимо всего прочего, отрицание эдипова комплекса и «регрессию враждебности от брата (меня)… к отцу, предположительно Фрейду». Абрахам, если уж на то пошло, высказывался более язвительно. Отрицая всякую враждебность, он безжалостно диагностировал «невротический процесс» у Ранка как следствие долгой предыстории. Ранк, как представлял его Абрахам, компенсировал собственные негативные чувства добросовестной работой и слабеющей потребностью в дружбе. Он разрешил себе действовать тиранически, стать необыкновенно капризным и более или менее открыто культивировать интерес к деньгам. Другими словами, «очевидная регрессия в анально-садистское состояние».

Подобные экскурсы в разложение личности служили примером агрессивного анализа, который психоаналитики во главе с Фрейдом одновременно осуждали и использовали. Такова, как мы уже имели возможность убедиться, была точка зрения психоаналитиков на других и на самих себя. Основатель движения мог приписывать отречение Юнга от психоанализа «сильным невротическим и эгоистическим мотивам». В то же время он был способен судить себя почти так же строго и признавать, что оказался достаточно эгоистичным, чтобы использовать свое плохое здоровье как предлог оставаться в стороне от ссор между психоаналитиками. Но если Зигмунд Фрейд ставил подобные диагнозы не только другим, сие не делало психоаналитическое оскорбление более правомерным или приятным. Это стало настоящей эпидемией среди психоаналитиков – распространенная профессиональная деформация.

В июне 1925 года Фрейд ненадолго отвлекся от дела Ранка, которое неумолимо двигалось к окончательному разрешению. Это была довольно трогательная история. Его старший друг Йозеф Брейер, который по-отечески относился к Фрейду, когда тому было 30 лет, и с которым он порвал четверть века назад, умер в возрасте 83 лет. В ответ на искреннее письмо с соболезнованиями старший сын Брейера Роберт, по всей видимости, заверил Фрейда, что отец с симпатией, которую основатель психоанализа, должно быть, считал невозможной, следил за развитием этого движения. Фрейд тут же написал ему: «То, что вы сообщили мне об отношении вашего отца к моей работе в последние годы, явилось для меня новостью и бальзамом на болезненную рану, которая так и не затянулась». Как свидетельствует письмо, все эти годы мэтр не задумывался о своем охлаждении к Брейеру, человеку, который поддерживал его морально и материально и оказал ему неоценимую услугу, рассказав об Анне О., что подтолкнуло Фрейда к психоаналитическим открытиям, и на чью доброту он ответил жестокой неучтивостью. Вероятно, основатель психоанализа был очень рад тому, что все это время ошибался относительно взглядов Брейера, и наконец узнал, что тот продолжал издалека доброжелательно наблюдать за ним – особенно теперь, когда Ранк вызывал у него такое разочарование.

Летом 1925 года у Зигмунда Фрейда была более серьезная причина для волнений, чем отступничество Ранка: здоровье Карла Абрахама. В начале июня Абрахам писал мэтру, лежа в постели. Он вернулся из лекционного турне по Нидерландам с явными симптомами бронхита. Всем рассказывали, что Абрахам проглотил рыбью кость, которая застряла в бронхе. На самом деле он, похоже, страдал от недиагностированного рака легких… В июле Абрахам почувствовал себя лучше и поехал с семьей в Швейцарию. В августе он уже мог совершать недолгие прогулки в горы, а в начале сентября настолько окреп, что присутствовал на международном конгрессе в Бад-Хомбурге. Для слабого организма Абрахама нагрузка оказалась непосильной, и Фрейд, который постоянно был в контакте с ним, начал волноваться. «Итак, случилось то, чего я боялся, – писал он Абрахаму в середине сентября. – Конгресс истощил ваши силы, и я могу лишь надеяться, что ваша молодость вскоре победит нездоровье».

Из Берлина приходили достаточно оптимистичные вести. В середине октября Абрахам разослал успокаивающее письмо: он чувствует себя неплохо. К неудовольствию мэтра он не забыл упомянуть о том, что находился под надзором Флисса, и похвалил его «исключительные качества как врача». Флисс, полагал Абрахам, сто2ит трех профессоров по внутренним болезням. «Кстати, – отмечал он, – все течение моей болезни самым поразительным образом подтверждает его теорию периодов». Но улучшение оказалось недолгим. Приступы лихорадки, боли, проблемы с желчным пузырем – все это указывало на серьезность заболевания. В начале декабря Фрейд был чрезвычайно встревожен. «Мы не в настроении рассылать в этом месяце циркулярное письмо, – сообщал он Джонсу 13 декабря. – Болезнь Абрахама держит всех нас в напряжении, и мы очень огорчаемся, что новости неопределенные и кажутся такими необъяснимыми». Три дня спустя он писал Джонсу, что Феликс Дойч ездил к Абрахаму и предупредил, что «эта неделя будет критическим периодом и [что] мы должны приготовиться к худшему». Фрейд отказывался расставаться с надеждой: «Это мрачная перспектива, но, пока он жив, мы можем цепляться за надежду, что его болезнь часто дает шанс на выздоровление». Основатель психоанализа чувствовал себя недостаточно хорошо для того, чтобы отправиться в Берлин, и спрашивал, позволяет ли здоровье самого Джонса поехать туда. Фрейд отказывался смотреть в лицо правде. «Я намеренно воздерживаюсь от описания последствий, если произойдет это ужасное событие».

Еще через несколько дней, 21 декабря, казалось, появился повод для оптимизма. «Сегодня никаких новостей от Абрахама, – писал мэтр Джонсу, – но последний бюллетень о его здоровье звучал обнадеживающе». Он утешался мыслью, что Аликс Стрейчи тоже выздоравливала после удаления абсцесса в легком, а сердце у Абрахама крепкое. Но в постскриптуме тон меняется. Позвонил Дойч: лихорадка отступила, и он оставил Абрахама в удовлетворительном состоянии, однако ему только что сообщили, что у Карла рецидив и положение отчаянное. Четыре дня спустя, на Рождество, Абрахам умер. Ему было 48 лет.

Фрейд очень тяжело переживал смерть Карла Абрахама. Не стало умелого организатора, талантливого преподавателя психоанализа, неисправимого оптимиста, оригинального теоретика и верного друга. «Я лишь могу повторить ваши слова, – писал основатель психоанализа Джонсу 30 декабря (должно быть, мэтр еще не оправился от потрясения, потому что писал по-немецки). – Смерть А[брахама], наверное, самая большая потеря, которая могла у нас случиться, и она случилась. Обычно в письмах я шутливо называл его своим rocher de bronze [239]; я находил опору в абсолютном доверии, которое он внушал мне и всем остальным». Фрейд прибавил, что пишет короткий некролог и намерен употребить применительно к Абрахаму знаменитую похвалу Горация честному и чистому человеку: Integer vitae scelerisque purus [240]. Основатель движения был искренен. Напыщенные восхваления после смерти, отмечал он в письме к Джонсу, всегда были для него особенно неприятны. «Я старался избегать их, но по поводу этой цитаты я считаю, что она отражает истину». Прочувствованный некролог, который написал Фрейд, действительно содержит эту строку из Горация и не менее искреннее утверждение, что вместе с Абрахамом психоаналитическое движение хоронит «одну из наиболее прочных надежд нашей молодой науки, подверженной жестоким нападкам; возможно, эта смерть нанесла непоправимый урон будущему психоанализа». Эта катастрофа отодвинула перспективу потери Ранка на второй план.