Питер Гай - Фрейд

Фактически у нас нет ни одного свидетельства, что систематический самоанализ Фрейда затрагивал его самую сильную привязанность или что он когда-либо исследовал – не говоря уж о том, чтобы избавиться от нее, – власть, которой обладала над ним мать [249]. Всю свою профессиональную жизнь как аналитика он признавал решающую роль матери в развитии ребенка. Иначе и быть не могло. «Также и тот, кто счастливо избежал инцестозной фиксации своего либидо, не избавлен полностью от ее влияния, – писал мэтр в 1905 году. – Прежде всего мужчина ищет объект под влиянием сохранившегося в памяти образа матери, во власти которого он находится с самого раннего детства». Тем не менее Фрейд, почти намеренно избегая этого открытия, вытеснил матерей на обочину историй болезни, приведенных в его работах. Мать Доры, поглощенная тем, что основатель психоанализа назвал психозом домохозяйки, – безмолвная актриса второго плана в семейной мелодраме. Мать маленького Ганса, несмотря на то что, по мнению мужа, именно ее неприличное поведение стало причиной невроза сына, была в подчинении у супруга, который как помощник аналитика транслировал интерпретации Фрейда. Биологическая мать «человека-волка» приобретает лишь ограниченную значимость как партнер в откровенной сцене, которую он наблюдал – или придумал – в раннем детстве, хотя заменители матери явно внесли вклад в его невроз. Мать «человека с крысами» лишь изредка появляется в его рассказе, по большей части как человек, с которым пациент советуется перед началом анализа. А матери Шребера как будто вовсе не существует.

Это общее принижение роли матери в развитии невроза пациентов отчасти обусловлено раздражающей скудостью информации. Фрейд постоянно жалуется на то, что высокоценимые в те времена так называемые приличия вынуждают пациенток к скрытности и таким образом делают их менее откровенными перед аналитиком по сравнению с мужчинами. Следовательно, как он отмечал в начале 20-х годов прошлого столетия, психоанализ гораздо больше знает о сексуальном развитии мальчиков, чем девочек. Но заявления мэтра о своем невежестве выглядят почти намеренными, словно что-то о женщинах он просто не желал знать. Показательно, что единственная эмоциональная связь, которую Фрейд когда-либо идеализировал, – это любовь матери к сыну. Каждые длительные близкие отношения, писал он в 1921 году, будь то любовь, дружба или семья, содержат осадок враждебных чувств – «возможно, за единственным исключением отношения матери к сыну, которое, будучи основанным на нарциссизме, не нарушается более поздним соперничеством». Фрейд характеризует эту материнскую любовь к сыну как «самые совершенные из всех человеческих отношений, наиболее свободные от амбивалентности». Это больше похоже на желание, чем на серьезный вывод из клинического материала.

Стремясь найти объяснения отважной, независимой и непревзойденной любознательности основателя психоанализа, Эрнест Джонс выделял его «неустрашимую храбрость», которая являлась «высшим качеством Фрейда и его самым драгоценным даром. А откуда еще могла возникнуть у него эта смелость, как не из полнейшей уверенности в любви к нему его матери?». Похоже, этот диагноз подтверждается знаменитым замечанием Фрейда (он повторил его дважды), что люди, которые в детстве были несомненными любимцами матери, проявляют в жизни особую веру в себя и ту силу, которая обеспечивает успех во взрослой жизни [250]. Однако это тоже скорее желание, чем рациональное убеждение или непредвзятая самооценка. Чувства матери к сыну могут быть в меньшей степени омрачены конфликтами, чем чувства сына к матери, но и они не свободны от двойственности, разочарования, раздражения любимым ребенком и даже от откровенной враждебности к нему. Вполне вероятно, что Фрейд яростно защищал себя от признания того, что привязанность к матери в любом случае не идеальна, что она может стать слабее из-за любви матери к его братьям и сестрам или быть омрачена запретным желанием, которое он мог к ней испытывать. Похоже, основатель психоанализа реагировал на конфликты, порожденные сложными чувствами к матери, отказом реагировать на них.

Примечательно, что в написанной в 1931 году статье «О женской сексуальности» Зигмунд Фрейд высказывал предположение, что мальчик может сохранить в неприкосновенности свою привязанность к матери и избавиться от амбивалентности по отношению к ней, направив враждебные чувства на отца. При этом мэтр благоразумно оговаривался, что спешить с выводами по этому неясному вопросу не сто2ит. Лучше подождать дальнейших исследований доэдиповой стадии развития. Но сия оговорка не должна заслонять открытие, содержавшееся в его предположении, – в отношении эмоциональной жизни не только других людей, но и себя самого.

В статье «Женственность», опубликованной два года спустя, Фрейд позволил себе не менее дерзкий экскурс в свою внутреннюю жизнь. Очерчивая причины, почему маленькая девочка переносит свою любовь с матери на отца, какой бы сильной ни была ее первая привязанность, он утверждает, что этот переход не просто замена одного родителя другим. Более того, это сопровождается враждебностью и даже ненавистью. Самое сильное «обвинение в адрес матери вспыхивает, когда в детской появляется еще один ребенок». Этот соперник лишает первенца адекватного питания, и «примечательно, что ребенок даже с разницей в возрасте всего лишь в 11 месяцев не настолько мал, чтобы не понять это положение вещей». Сие похоже на ситуацию в семье самого Фрейда: он был всего на 17 месяцев старше брата Юлиуса, появление которого встретил гневом и злобным желанием его смерти.

«Однако ребенок, – продолжает основатель психоанализа, – чувствует себя ущемленным перед лицом нежелательного захватчика и соперника не только в кормлении молоком, но также и во всех других знаках материнской заботы. Он чувствует себя низвергнутым с трона, ограбленным, пораженным в своих правах, на почве ревности ненавидит маленького брата или сестру и направляет на неверную мать злобу, которая очень часто выражается в неприятном изменении его поведения». Он становится раздражительным, непослушным, отходит от обретенных навыков в управлении своими выделительными функциями. Все это, отмечает Фрейд, давно известно, однако «мы редко имеем правильное представление о силе ревнивых побуждений, об упорстве, с которым они продолжают сохраняться, а также о масштабе их влияния на последующее развитие». Это верно, особенно в тех случаях, когда «ревность в последующие детские годы получает все новую подпитку, и все это потрясение повторяется с рождением каждого нового брата или сестры». «Немногое меняется, – заключает мэтр, – оттого, что ребенок остается любимцем матери; притязания ребенка на любовь безмерны, они требуют исключительности и не допускают дележки». Здесь основатель психоанализа делает вид, что говорит о девочках, но нарисованная им картина подозрительно похожа на автопортрет. Разве в письмах к невесте он не называл себя ревнивым, собственническим, нетерпимым к соперникам? Похоже, у Зигмунда Фрейда была веская причина считать женщин какими-то загадочными и даже немного опасными существами.