Питер Гай - Фрейд

Кроме выдающихся предшественников, на труды которых опиралась работа мэтра о религии, не стоит забывать и о его выдающихся современниках. Все те годы, когда Зигмунд Фрейд разрабатывал психоаналитическое обоснование своего язвительного атеизма, исследователи человека и общества выполняли многочисленные научные исследования религии. Такие специалисты по примитивным религиям и сравнительному религиоведению, как Джеймс Дж. Фрэзер и Уильям Робертсон-Смит, серьезно повлияли на умозрительные труды Фрейда, особенно на «Тотем и табу». Работа Хэвлока Эллиса, в которой обращение к религии связывалось с половым созреванием и менопаузой, а религиозное возбуждение с сексуальными конфликтами, была созвучна с работами основателя психоанализа. То же самое относится к более ранним попыткам Жана Мартена Шарко объяснить загадочные «сверхъестественные» явления природными причинами. А после 1900 года свои эпохальные исследования религии опубликовали Макс Вебер и Эмиль Дюркгейм – два самых известных социолога того времени. Вебер в классическом сборнике взаимосвязанных очерков «Протестантская этика и дух капитализма», опубликованном в 1904–1905 годах, выявил в некоторых религиозных течениях, особенно у аскетичных протестантов, образ мышления, способствующий развитию капитализма. Дюркгейм, который, подобно Веберу, стремился закрепить независимость социологии от психологии, воспринимал религиозные верования как выражение социальной организации. Он настаивал на том, что направляет свои исследования – о самоубийствах, образовании или религии – на социальные факты, а не на индивидуальные психические события. Таким образом, Дюркгейм хотел, чтобы его вызвавшая бурные споры концепция «аномии» – распада или смешения социальных норм как главного фактора дезориентации и самоубийства – понималась и исследовалась в качестве социального феномена [259]. Вне всяких сомнений, Вебер и Дюркгейм были равны Фрейду, а в некоторых отношениях и превосходили его, связывая опыт религии с ее проявлениями в культуре. Однако, несмотря на то что «мирской аскетизм» Вебера и «аномия» Дюркгейма имели серьезные последствия для психологии, ни один из социологов не исследовал эти последствия, и ни один из них так прочно не привязал религию к человеческой природе, как это сделал Зигмунд Фрейд в работе «Будущее одной иллюзии».

Как бы то ни было, статья самого мэтра начинается с обсуждения культуры. В его сжатом определении последняя является коллективным усилием людей овладеть силами природы и регулировать отношения друг с другом [260]. Сие означает, что все обречены на неприятные и трудные жертвы, на откладывание желаний и отказ от удовольствий – ради выживания всего общества. Из этого следует, что каждый отдельный индивид потенциально является врагом культуры и принуждение неизбежно. Когда-нибудь, в золотом веке, необходимость в принуждении и вытеснении влечений отпадет. Но это будет утопия… «Я думаю, – пишет Фрейд, – нужно считаться с тем фактом, что у всех людей имеются деструктивные, то есть антисоциальные и антикультурные тенденции и что у большого числа людей они достаточно сильны, чтобы определять их поведение в человеческом обществе».

Основатель психоанализа, будучи старомодным либералом и отвергая демократическую атмосферу того времени, проводил безусловную границу между толпой и элитой. Он утверждал, что массы инертны и неразумны, они не любят отказываться от влечений. Следует открыто признать: «Во-первых, сами по себе люди не любят работать, и, во-вторых, аргументы бессильны против их страстей». Перед нами тот самый Фрейд, который в 1883 году говорил своей невесте: «…психология простого человека сильно отличается от нашей». Gesindel – сброд – потворствует желаниям, тогда как такие, как он сам и Марта, контролируют свои желания и сдерживают естественные импульсы. Это презрительное название, Gesindel, часто выходило из-под пера Фрейда [261]. Тем не менее он, презиравший толпу, не был слепым поклонником существовавшего социального порядка. Фрейд считал естественным, что бедные и обездоленные должны ненавидеть тех, кому приходится жертвовать гораздо меньшим, и завидовать им. Нет смысла ждать от них усвоения социальных запретов. «Не стоит говорить, что культура, оставляющая столь большое число участников неудовлетворенными и толкающая их на бунт, не имеет шансов существовать долгое время, да и не заслуживает этого» [262]. Справедливо сие или нет, культура должна прибегать к насилию, чтобы установить свои правила.

Несмотря на все эти явные недостатки, прибавил Фрейд, культура довольно хорошо научилась выполнять свою главную функцию – защищать человека от природы. Но это не значит, что природа уже покорена. Ни в коем случае! Основатель психоанализа привел пугающий перечень природных стихий, которые угрожают человеку: землетрясения, ураганы, болезни и – подходя ближе к собственным опасениям – «мучительная загадка смерти, против которой до сих пор не найдено никакого лекарства и, наверное, никогда и не будет найдено. Этими силами природа восстает против нас, величественная, жестокая, безжалостная». Природа-мстительница, безжалостный и непобедимый враг, приносящий смерть, – совсем другая богиня, нежели заботливая, нежная, эротичная мать-природа, которая, как вспоминал Фрейд, влекла к медицине молодого студента, а впереди у него была вся жизнь. Неудивительно, сделал вывод мэтр, и в этом выводе чувствуется нечто глубоко личное, что как человечеству в целом, так и отдельному индивидууму справиться с жизнью непросто.

В этом месте Фрейд хитро вводит в свои рассуждения религию. Хитро – потому что, подчеркивая беспомощность человека, он мог связать потребность в религии с детским опытом. Таким образом мэтр привел религию на родную землю психоанализа. Конечно, религия принадлежит к одному из самых ценных приобретений человечества, наряду с искусством и этикой, но ее корни лежат в детской психологии. Ребенок боится силы своих родителей, но также доверяет им, ищет у них защиту. Поэтому по мере взросления он без труда приспосабливает ощущение родительской – в основном родительской – власти к размышлениям о своем месте в мире, одновременно опасном и многообещающем. Подобно ребенку, взрослый дает волю своим желаниям и украшает свои фантазии самыми причудливыми деталями. По сути своей все это средства выживания: потребности, сама уязвимость и зависимость ребенка – все переходит во взрослую жизнь, поэтому психоаналитик может внести большой вклад в понимание того, откуда взялась религия [263]. «Религиозные представления произошли из той же потребности, что и все остальные завоевания культуры, – из необходимости защитить себя от подавляющего превосходства природы», – говорит основатель психоанализа. А также из стремления исправить болезненно воспринимаемые несовершенства культуры [264].