Питер Гай - Фрейд

Эта афористичная аналогия лаконична – возможно, слишком лаконична. Ее убедительность в значительной степени зависит от того, какие убеждения привносит в текст читатель, но в работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд не оставляет сомнений в своей убежденности, что он не просто указывает на любопытное сходство. Люди придумывают богов или пассивно принимают богов, навязываемых им культурой, именно потому, что выросли с такими богами у себя дома. Подобно фантазиям ребенка, который сталкивается с могуществом других людей и собственными желаниями, и как следствие этих фантазий, религия есть иллюзия – детская иллюзия. Психологический анализ религиозных доктрин показывает следующее: «…они не являются отражением опыта или конечными результатами мыслительной работы; это иллюзии исполнения самых древних, сильных и насущных желаний человечества; секрет их силы – в силе этих желаний». Фрейд гордился этими психологическими аргументами и считал их своим уникальным вкладом в научное изучение религии. Идея, что люди творят богов по собственному образу и подобию, вероятно, зародилась еще у древних греков, но основатель психоанализа дополнил ее утверждением, что люди творят богов по образу и подобию отца.

Чтобы развенчать религиозные идеи как иллюзии, вовсе не обязательно вообще отрицать их ценность. Фрейд сочувственно проводит границу между иллюзией и бредом – первая определяется не содержанием, а источником. «Для иллюзии остается характерным происхождение из человеческих желаний». Они могут даже сбываться. Основатель психоанализа приводит пример – девушка простого происхождения мечтает встретить принца и выйти за него замуж. Такое может случиться и иногда случается. Но религиозные иллюзии, например о том, что придет мессия и установится золотой век, гораздо менее вероятны и уже больше похожи на бредовую идею. Можно возразить, что теории самого Фрейда предполагают возможность доказать, что любое мышление, даже самое абстрактное и объективное, имеет иррациональные источники. В конце концов, он сам видел корни научного исследования в детском сексуальном любопытстве. Впоследствии психоаналитики тоже открыто называли свой интерес к историям жизни пациентов, не угасающий даже после многолетней клинической практики, вытесненным вуайеризмом. Правило, что происхождение идеи ни в коей мере не определяет ее ценность – или отсутствие ценности, – осталось незыблемым. В своих статьях мэтр не сказал ничего такого, что могло бы поколебать его. Но для Фрейда было важнее всего выяснить, какое влияние может сохранить это происхождение. Резко разграничивая научный образ мысли и наполненное иллюзиями религиозное мышление, он превозносил первое как открытое к исследованиям, демонстрации и опровержению, а также обвинял второе в нарочитой невосприимчивости к любой серьезной критике. Всякое мышление, включая его научную разновидность, может возникать как мечта, но наука есть мечта дисциплинированная – на самом деле побежденная – необходимостью надежной проверки и своего рода атмосферой открытости, которая одна лишь позволяет совершенствовать и изменять убеждения и верования, а при необходимости и отказываться от них.

Таким образом, Зигмунд Фрейд посчитал уместным уделить религиозным доказательствам столько же места, сколько основам религиозных убеждений. Верующий, отмечает он, предоставляет скептикам три аргумента: древность своей веры, надежность доказательств, предъявленных в прошлом, и святость веры, что само по себе низводит любое рациональное исследование к святотатству. Естественно, ни один из этих аргументов Фрейда не впечатлил. Другие тоже действия не возымели: средневековый взгляд, что истинность религиозной доктрины гарантирована ее абсурдностью, и современная философия «как если бы», утверждающая, что нужно жить так, как если бы мы верили в эти фикции, распространяемые верующими. Первое утверждение основатель психоанализа считал бессмысленным. Почему нужно верить именно в эту абсурдность, а не в другую? Что касается второго, саркастически заявлял он, его может высказать только философ. Это не аргументы, а попытки уйти от проблемы. «Не существует инстанции, стоящей над разумом».

Точно так же Фрейда не убеждал прагматичный аргумент в пользу религии – то есть ее действенность. Не мог он согласиться и с современными радикальными полемистами, заявлявшими о заговоре с целью сохранить покорность и смирение угнетенных классов, напугав адом и вечным проклятием. На вкус мэтра подобные откровения были слишком рационалистическими. Они не могли объяснить власть религии над человеческим обществом на протяжении столетий. Более того, история изобиловала примерами, демонстрировавшими – к удовлетворению Фрейда, – что религия, несмотря на заметный вклад в усмирение необузданных влечений человека, не обязательно была цивилизующей силой или даже силой порядка. Совсем наоборот: в современном мире, замечал мэтр, религия не смогла сделать многих людей счастливыми внутри их культуры, и он сомневался, что в прежние, более благочестивые времена люди были счастливее. Нравственнее они не были точно. Действительно, «во все времена безнравственность находила в религии не меньшую опору, чем нравственность». Вывод ясен: если религия не сделала людей ни счастливее, ни лучше, то атеизм пойдет им на пользу [265].

На этих страницах явно чувствуется влияние предшественников Фрейда, в частности философов эпохи Просвещения. И у них, и у него антиклерикальные и антирелигиозные убеждения были непоколебимы. Основатель психоанализа мог не соглашаться с Вольтером или его духовным наследником Фейербахом в вопросах политической тактики или в психологическом диагнозе, но его окончательный вердикт относительно религии был точно таким же: она потерпела неудачу. Зигмунд Фрейд мог упорно и искренне пытаться определить грань между иллюзиями и бредом. Он мог отмечать, не менее искренне, что иллюзии иногда воплощаются в действительность. Но по мере того как основатель психоанализа все больше погружался в свое исследование религии, это утверждение становилось спорным, и грань между иллюзиями и бредом постепенно стиралась.

Если, в чем Фрейд был убежден, религия потерпела неудачу, то наука, возможно, добилась успеха. Эта исполненная надежды гипотеза служит дополнением к критике мэтром иллюзий настоящего и прошлого. Он позволил себе поддаться несвойственному ему осторожному оптимизму. Это был Фрейд, который восхищался историческими трудами лорда Маколея, доказавшими непрерывность прогресса в европейской истории, а также историей древнегреческой мысли Гомперца, которая рассматривает великих философов классического периода как сыгравших большую роль в качестве просветителей и устанавливает подобие между ними и современностью. Основатель психоанализа считал, что разум победил суеверия – по крайней мере, в высокообразованном социальном слое. «Критика поколебала доказательную силу религиозных документов, естествознание выявило содержащиеся в них заблуждения, сравнительное исследование обратило внимание на фатальное сходство почитаемых нами религиозных представлений с духовными продуктами примитивных народов и эпох».