Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Вот ее рассказ о тех событиях спустя десятилетия: “Зашли в комнату. Сели. Валерка на стул. Я на диван. Сидим. Молчим. Немного неудобно и скучно! На улице продолжаются общие игры. Наконец я не выдерживаю:

– Знаешь, что-то не хочется! Давай потом!

– Мне тоже не хочется! Пойдем на улицу! Ты только ребятам не говори!

– Что я, маленькая?!”

Пришел Юра Панченко – “детский интеллигент”, у которого с давних пор осталась привычка сильно поддергивать брюки. Мы подозревали, что это для того, чтобы всем были видны носочные резинки-подтяжки – как у взрослых. Тогда это было большим шиком. Он стал химиком, кандидатом технических наук. Пижон был и есть! Сейчас пишу, а вспоминаются уже другие картины, недетские.

Пришло время Юре определяться с институтом. Любви к технике у него не было, он больше тяготел к гуманитарному, но без каких-то определенных устремлений.

Он задумался о журналистском отделении филфака МГУ. Там преподавал милейший профессор Дитятин, муж маминой знакомой по Казани Ольги Владимировны Сытиной.

Юра с мамой пошли к ним домой посоветоваться – поподробнее узнать об этом отделении, уточнить, какие экзамены, что за конкурс. Но шел 1949 год – борьба с космополитами, диктатура “пятого пункта”, год назад был убит Михоэлс.

Сохранилось приглашение отцу на День директора 12 марта 1949 года в Институт усовершенствования учителей. Выступавший с докладом писатель Лев Никулин был очень озабочен тем, что многие писатели маскируются и скрывают свои настоящие фамилии: “Вот, например, Володин – он же на самом деле не Володин”. И это через четыре года после “великой победы над фашизмом”. Впереди были “дело врачей”, были и еще более страшные планы, которые Сталин, к счастью, не успел осуществить.

В мягкой форме умудренный профессор посоветовал “не лезть в это дело”, а идти в любой технический вуз. Журналистом, говорил он, можно стать и самому.

Без особого энтузиазма Юра подал документы в ближайший к дому Автомеханический, прямо в родном Сталинском районе.

Первые два года учебы было трудно, но постепенно все встало на свои места. Он учился, зубрил, чертил, сдавал, усваивал, позже и стипендию получал. Юра пишет отцу в санаторий:

Я понемножку двигаюсь навстречу 1500 руб. Сегодня сдал третий экзамен. Осталось еще 3; пока все в порядке. Сдавал сегодня лауреату Сталинской премии. Был у меня вопрос о себестоимости, так я его рассказывал в современном духе, и он был очень доволен.

После окончания четвертого курса он в первый раз пошел по путевке в большой поход по Центральному Кавказу.

Дорогой папа!

Ну, у меня все очень хорошо. Пишу тебе из т. н. Цейского ущелья, с турбазы – на высоте 1750 метров. С трех сторон горы по 3–4 км, большинство из них в снегу. Через пару часов выходим в поход на ледник, на ночь. Кормят здесь так себе, но не голодаем – кое-что получаю. Жру вишню и абрикосы.

Находимся мы в Осетии, в центральной части Главного Кавказского хребта. Сам представляешь, наверное, что это за чудные места. Особенно горы.

Теперь я уже настоящий турист. Пишу из третьей на нашем пути базы. Были на леднике, забирались на пик Туриста высотой 3100 метров, спали в палатках, в спальных мешках. Немного за это время устал, но настроение самое хорошее.

Перейдя Цейский перевал, Юра побывал в Цхинвали, Гори, Тбилиси, потом поездом в Сухуми, где пробыл неделю. Оттуда приехал на попутной машине в Гагры. Кончалось последнее студенческое лето. Вот что он писал родителям отца:

Дорогие бабушка и дедушка!

Мне с каждым днем приходится заниматься все больше и больше. Дела с проектом в самом разгаре. Сделал 3 листа, осталось еще два, в начале декабря думаю все с ним закончить. Вообще учиться стало веселее потому, что все ладится и получается и не приходится уже терзаться, что вот у меня хуже, чем у других, и т. д. Папа купил мне хороший костюм. Говорит, что он мне очень идет.

В 1954 году Юра закончил институт, защитив диплом на “отлично”.

Через несколько дней после защиты Адочка, Евгений Николаевич и Иринка на их автомобиле “Победа” отправились в Прибалтику и Ленинград, позвав с собой Юру. Несколько сотен километров он был за рулем.

Дорога до Риги была чудесная. Ночевали один раз в белорусской деревне, другой – в Каунасе, они в гостинице, а я в машине на привокзальной площади. Питаемся хорошо, я всегда сыт. Едим или дома, или заходим обедать в ресторан… Играю в волейбол, пинг-понг и т. д. Сегодня катались по Риге, завтра едем в т. н. Ливонскую Швейцарию. В Таллин едем, по-видимому, послезавтра, в воскресенье. Там, наверное, пробудем несколько дней. Оттуда в Ленинград, Псков и через Пушкинский заповедник – в Москву. Когда приедем – точно не представляю.

В 1955 году Юра начал работать на Московском электроламповом заводе, который все любовно называли “Лампочкой”.

Пятого марта 1953 года умер Сталин.

Мама сказала: “Сдох усатый”. Отец промолчал.

Почти сразу было прекращено “дело врачей” как “не соответствующее действительности”. С лета 53-го начались постепенные пересмотры дел политзаключенных и освобождение выживших в ГУЛАГе.

Мама стала заниматься вопросами реабилитации. Весной 1956 года она писала Юре в Ессентуки:

Вчера в нашей семье произошло радостное долгожданное событие – решением КПК (Комиссия партийного контроля. – Ред .) я восстановлена в партии. Исправлена большая несправедливость. Очень хорошо. Но чувствую себя очень усталой. 20 лет жизни ушло. Погибло много невинных людей, в том числе и те, из-за которых я пострадала.

Ну ладно, родной, этого уже не вернешь. Я хотела это сделать главным образом из-за своих детей, чтобы они могли гордиться своими родителями.

Так что поздравляю тебя и твои поздравления принимаю!

Реабилитацией Артура она занималась вместе с Викторией Львовной Шифрес, близкой подругой еще с 30-х, и Анной Лазаревной Разумовой, работавшей с Артуром в Париже. Разумова сперва отказалась – она считала, что коммунист не должен был отговаривать коллег от поездок в Москву в середине 30-х годов, как это делал Артур. “Мы давали присягу”, – говорила она.

Виктория Львовна была уже восстановлена в партии, а Анна Лазаревна – реабилитирована. Всех троих вызвали в КГБ и допросили как свидетелей.

Вот их показания.

Связь Артура с семьей Пятакова носила чисто бытовой характер и характеризовала его в политическом отношении с положительной стороны ( Шифрес ).

Я помню Вальтера как политически выдержанного и стойкого коммуниста, который вел активную борьбу с троцкизмом ( Разумова ).

Их свидетельства послужили едва ли не главным доказательством невиновности Артура! Заявлений об отсутствии политических связей с Пятаковым и троцкистами оказалось достаточно для тогдашней практики рассмотрения дел репрессированных. В 1937 году “государственные люди” знали, что надо убивать и мучить невинных, а в 1956-м – что их надо реабилитировать.