Розмари Салливан - Дочь Сталина

Но были и негативные отзывы. В «Лондон Таймс» Артур Кестлер развенчивал книгу: «Мы не были готовы услышать эту милую домашнюю женщину, принимающую нас за милые домашние отражения». Рецензия журналиста Александра Верта в «Нейшн» была озаглавлена: «Светлана: кому она нужна?» Он до смешного упрямо настаивал, что Светлана якобы неверно указала время своего романа с Каплером. Он был в Москве как раз тогда, когда об их связи ходили слухи. Элизабет Хардвик жаловалась, что Светлана так часто мелькает на страницах газет, что читать ее книгу — это как получить устаревшую новость.

Восемнадцатого октября — Светлана запомнила день, поскольку он был очень важен для нее — она встретилась с Александрой Львовной Толстой, восьмидесятитрехлетней дочерью знаменитого автора «Войны и мира». В 1920 году большевики посадили ее в тюрьму, потом освободили, но Толстая предпочла уехать в Америку. Светлана приехала к Александре Львовне в Вэлли Коттедж, округ Рокленд, в колонию, которую Толстая основала, руководствуясь принципом своего отца о «непротивлении злу насилием». Это была поистине невероятная встреча двух дочерей. Светлана почти поклонялась Толстому, она много раз бывала в его имении в Ясной Поляне. Во время традиционного русского обеда с борщом, гречневой кашей, ржаным хлебом, водкой и селедкой Светлана сказала, что хотела бы помочь Толстовскому фонду.

К концу октября Светлана, как и обещала, начала распределять деньги из своего благотворительного фонда. «Нью-Йорк Таймс» сообщила об этом одной строкой: «Миссис Аллилуева пожертвовала 340 тысяч долларов». В том числе было пожертвовано 90 000 долларов — организациям, поддерживающим нуждающихся русских за границей; 50 000 долларов — Толстовскому фонду; 10 000 долларов — Обществу поддержки русских детей, расположенному в Нью-Йорке; 5 000 долларов — Фонду возрождения русских писателей и ученых в изгнании; 5 000 долларов — «Новому журналу», диссидентскому литературному журналу в Нью-Йорке, известному осуждением процесса Даниэля-Синявского; 10 000 долларов — Русскому детскому дому в Париже и 10 000 долларов — детской деревне Песталоцци в Швейцарии. О пожертвованиях в «Нью-Йорк Таймс» сообщил ее адвокат Эдвард Гринбаум.

Александра Львовна Толстая думала, что предложение Светланы помочь Толстовскому фонду — обычная дань вежливости. В интервью «Таймс» она сказала, что миссис Аллилуева «прекрасная, очень искренняя женщина. Я думаю, она очень страдает. Русские должны быть к ней помягче». Редактор «Нового русского слова», старейшей газеты на русском языке в США, уклончиво отметил: «Если дети должны отвечать за грехи отцов, то мы творим то же самое, что коммунисты делали в России».

Седьмого ноября во время празднования юбилейной пятидесятой годовщины Октябрьской революции по американскому радио звучали бесконечные славословия в адрес социалистического строя со стороны левых радикалов. Светлана выключила приемник. Для нее это был день скорби — годовщина смерти матери.

Как и большинство выходцев из советского блока, Светлана не одобряла левых радикалов. Она с огорчением смотрела на марши протеста против войны во Вьетнаме, которые в 1967 году проводили хиппи. «Что ж, нигде нет идеального общества», — резко говорила она. И добавляла: «Зато здесь человек может уехать, куда хочет».

К концу октября она нашла для себя новый дом. Полковник Руфь Биггс, с которой Светлана познакомилась через Джорджа Кеннана, пригласила ее пожить в своем доме в Бристоле, Ньюпорт. Биггс была на самом деле подполковником в отставке, она служила в Женской вспомогательной службе вооруженных сил США во время Второй мировой войны. У Руфь были хорошие связи в Вашингтоне, и она помогала Светлане искать информацию о судьбе ее сводного брата Якова. До сих пор никто точно не знал, что с ним случилось в 1943 году в фашистском лагере: покончил ли он с собой или был застрелен при попытке к бегству. Светлана провела в доме Биггс следующие полтора месяца. Они целые дни проводили в большом саду, откуда открывался холодный простор залива Наррагансет, и в долгих прогулках по берегу залива к океану. Полковнику удавалось держать репортеров на расстоянии. Светлане была очень нужна такая передышка. Она писала Джоан Кеннан:

У меня было такое трудное время — и вот теперь, когда [я живу] у полковника Биггс (с ее черными котами), когда я расслабилась и пытаюсь забыть обо всех тревогах, я понимаю, как вымоталась. Мне кажется, что вся моя сила ушла в прошлое лето, осень, книгу, отзывы, интервью и всю эту грязную пропаганду, которая продолжает идти из Москвы. Все это вымотало меня, у меня больше нет сил этому сопротивляться.

Девятого декабря в «Нью-Йоркере» литературный критик и специалист по России Эдмунд Уилсон, который еще не встречался со Светланой, опубликовал большую статью, после которой Светлана больше не могла жаловаться на непонимание. Немногие критики имели такое влияние, как Уилсон. Он жестко критиковал журналистов — из-за своего желания сделать сенсацию из ее истории, они опошлили и упростили Светлану. «Штерн» породил сомнения в ее правдивости. Журналисты на телевидении были враждебны, как будто хотели ее унизить. «Эсквайр» пал ниже всех, опубликовав фотографию Светланы с усами ее отца, демонстрируя, что она должна нести ответственность за его позорное поведение.

Уилсон разразился гневной тирадой:

Таким образом Америка эксплуатировала Светлану и в то же время обвиняла ее в том, что она сама эксплуатирует Америку. Советы объявили ее предателем и орудием в руках Соединенных Штатов и намекали, что она сошла с ума, в то время как «белая» русская эмиграция, которая не верит, что в дочери Сталина может быть что-то хорошее, много раз заявляла, что Светлана ездила в Швейцарию только для того, чтобы забрать деньги, которые там спрятал ее отец, и что ее интерес к религии — это бесстыдное притворство, поскольку на самцом деле она советский шпион. Единственная мысль, которую все эти критики никак не могут принять, — это то, что она покинула Союз с некой миссией — отречься от «системы» ее отца и попытаться загладить его преступления. Никто, кажется, не спрашивает себя, каково это — быть дочерью Сталина, воспитываться в доктрине классовой борьбы, а позже стать свидетельницей ужасов, к которым привела эта классовая борьба, и в то же время оставаться серьезной, нежной и одухотворенной женщиной?.. Почему все те мотивы, которые придумывают для нее, оказываются столь отвратительными?

Эта статья глубоко тронула Светлану. Она привыкла к безжалостным нападкам на ее отца во время «оттепели» в СССР, нападкам, которые часто обрушивались и на нее, но на Западе она наивно ожидала другого отношения. Что удивительно, так это то, что она принимала удары и двигалась дальше. Светлану отличал обескураживающий оптимизм, выработанный за годы жестоких лишений, многих разочарований и потерь. Каким-то образом она продолжала верить в будущее. Не было ли это результатом того, что она выросла на вершине пирамиды власти, которую научилась по-своему тихо использовать? Злые языки говорили именно так, но Светлана утверждала, что ее оптимизм берет свой корень в чувстве огромной глубины природы и добра.