Розмари Салливан - Дочь Сталина

Светлана провела две недели в Нантакете вместе с Аланом Шварцем и его семьей. Там она чувствовала себя так, как будто снова оказалась в Крыму, в Коктебеле, маленьком городке на берегу моря, где собирались творческие люди. В Нантакете Светлана отдалась задумчивой ностальгии, которая помогла ей прийти в себя:

Нантакет — это спокойные краски. Серое пасмурное небо, желтые дюны, лиловый вереск маршей и океан, меняющийся каждый день, каждый час. Переменчивый, капризный, то серый, то синий, то черный с белой пеной от злости. Никогда не надоест наблюдать этот трудный и сложный характер. Мы в России привыкли к переменчивым характерам. Может быть, поэтому все русские так любят море… Добраться до синего моря, почувствовать его простор, его свободу, его блеск под солнцем и насладиться им, раствориться в нем… Пушкин разговаривал с морем. Пастернак, слушал его. Горький говорил: «Море смеялось».

В Нантакете Светлана встретила Элеонору Фриде, вдову эстонского иммигранта из России, которая пригласила ее на пару недель в свой летний дом в Бриджхэмптоне, на Лонг-Айленде. У Фриде был маленький одноэтажный коттедж на берегу океана. На стене в гостиной висел портрет императора Николая II. Светлана удивилась, что Элеонора хотела его убрать, чтобы не оскорбить коммунистических чувств своей гостьи. Портрет остался на стене. Женщины подолгу бродили по берегу океана, собирая камни и обточенные морем кусочки дерева. Светлана рассказывала, как она гуляла по берегу Черного моря. Хотя неподалеку была вилла Трумэна Капоте, Светлана не хотела заводить знакомство. Она не была охотницей за знаменитостями.

Светлана жила у Элеонора Фриде, когда десятого сентября в «Нью-Йорк Таймс» вышли первые двенадцать отрывков из «Двадцати писем». С нетерпением развернув первый же номер, Светлана чуть не упала в обморок: на страницах газеты были ее домашние фотографии. Фотография, сделанная в Сочи. Ей семь лет, она на руках у отца, он целует ее и щекочет усами. Отрывок назывался «Смерть моего отца». К нему прилагались и другие фотографии: похоронный кортеж Сталина, портрет Берии с подписью «чудовище», она сама среди берез в Зубалово. Как могла газета разместить эти фотографии? Следующие двенадцать дней Светлана в ужасе разглядывала убийственные заголовки: «Моя первая любовь с Каплером», «Как моя мать убила себя», «Берия командовал моим отцом», «Два брака, окончившиеся провалом», «Мой брат умер в безвестности». Многие фотографии были неправильно подписаны. На одной Светлану перепутали с ее матерью, на другой был совершенно посторонний ребенок. Она решила, что газета купила их у Виктора Луи, поскольку текст к фотографиям был тот самый, с ошибками и неточностями, как и в лондонской «Дэйли Экспресс».

Почему газета ничего не согласовала с ней? Фирма Гринбаума не позаботилась о том, чтобы требование одобрения публикаций автором было включено в контракт. Светлана жаловалась Эвану Томасу, что отрывки беспорядочно надерганы из разных частей книги и проиллюстрированы ворованными фотографиями. Ее это очень огорчало, но ничего нельзя было поделать.

В конце сентября Светлана переехала в дом своего издателя Касса Кэнфилда в Бэдфорд Вилледж. Здесь она впервые взяла в руки свою книгу. После публикаций по частям это было облегчением. Книга была неиспорченной, в ней не было фотографий или отвратительных текстов. Это было чудом — она была в Америке и держала в руках свою книгу, которая четыре года назад в Москве писалась «в стол». Тогда Светлана и представить себе не могла, что люди когда-нибудь смогут ее прочитать.

Вскоре Светлана переехала в Нью-Йорк, в бруклинский дом своего адвоката Мориса Гринбаума (хотя Морис и был партнером фирмы «Гринбаум, Вольф & Эрнст», он не был родственником Эдварда Гринбаума). Светлана была очень благодарна, что ей не приходилось останавливаться в отелях, где на нее сразу же налетела толпа журналистов. Она много времени проводила с двадцатидвухлетней племянницей Гринбаума, которая показывала ей Манхэттен. Светлане было легко и интересно проводить время с этой девушкой и ее друзьями. Когда они болтали о том, как провели лето в Греции или Канаде, Светлана думала о том, как их жизнь отличается от жизни ее детей. Ее сыну никогда не давали разрешение провести каникулы за границей, даже в Югославии.

Тем не менее, у Светланы по-прежнему были причины тревожиться. КГБ не упускал ее из виду. Она получила неожиданное письмо от некой Бойко, работающей в советском посольстве, которую немного знала в Москве. Бойко хотела встретиться и поговорить, даже предлагала передать детям письмо или посылку: «Я часто думаю о вас по вечерам. Есть ли хоть кто-то, с кем вы могли бы поговорить? Я знаю американцев, они безразличны к жизни других людей и ничем не интересуются». Совершенно неожиданно какая-то незнакомая женщина заинтересовалась ее одиночеством. Светлана была уверена, что это письмо продиктовали агенты КГБ.

В октябре офицер ЦРУ Дональд Джеймсон писал Джорджу Кеннану:

Возможно, вы уже знаете от Светланы или от Алана Шварца, что к ней еще несколько раз пытались подобраться Советы. Дело с письмом от мадам Бойко… только часть всей истории. Два офицера КГБ в Нью-Йорке недавно упоминали, что имели с ней контакты. В обоих случаях содержание сказанного ими сводилось, по всей видимости, к тому, чтобы прикрыть попытку вынудить Светлану вернуться в Советский Союз по семейным обстоятельствам.

Отзывы на «Двадцать писем к другу» начали появляться в конце сентября и, как можно было предсказать, отражали скорее политические взгляды критика, чем художественные достоинства книги. Бертрам Вольф, автор биографий Ленина, Троцкого и Сталина, писал в «Чикаго Дейли Ньюс»: «Воспоминания [Аллилуевой] уводят нас в мир, где люди и их образ жизни для нас совершенно незнакомы, в мир мрачного великолепия Кремля, интриг и подозрений, шпионажа, абсурдных обвинений и кровавой чистки». Артур Шлезингер закончил свой обзор в «Атлантик» замечанием о том, что русские очень недовольны выходом книги и вопросом: «Как бы американцы чувствовали себя, если бы в год пятидесятилетия Декларации независимости англичане за месяц до Четвертого июля опубликовали книгу воспоминаний дочери Джорджа Вашингтона, где величайшие достижения представлены как афера и фальшивка?» Но он же написал, что русские не правы: «Эта книга написана не в погоне за сенсацией и никого не предает. Это голос больной совести и измученного сердца». В книжном обозрении «Нью-Йорк Таймс» Ольга Карлайл, автор рецензий на произведения на русском языке, семью которой отправили в ссылку после победы большевиков в 1917 году и которая помогла вывезти роман А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» на Запад, выражала изумление: «Быть дочерью Сталина и остаться человеком — это само по себе достойно восхищения. А мы видим, что Светлана остается именно такой».