Алексей Колобродов - Захар

– Не, не страшно. Есть ощущение, что Господь с нами и что он не оставит нас, и каждый ребёнок рождается со своим хлебом. Ничего такого в жизни не происходило, чтобы я сказал: «Что же я такое наделал!» Ну, если бы у меня не было детей, я бы, наверное, меньше работал, смотрел больше фильмов, прочитал бы на двадцать шесть книг больше. Наверное, если бы их не было, я мог бы иметь дорогую машину. Ну и что? С этой машиной я был бы счастлив? Я бы поехал в путешествие, увидел Бельгию и понял, что не зря родился на этот свет?.. Это же всё совершенно несопоставимо с той родниковой радостью, которую даёт появление нового человека на Земле. И к этому появлению ты причастен. Я не декларирую это ни как подвиг, ни как достижение, это просто моё собственное удовольствие…

Я вообще мало рефлексирую по всем этим поводам – то я гендиректор, то я маргинал, то я оппозиционер, то я отец семейства. Вот у меня есть жизнь, я её трачу. А чего с ней ещё делать? Я знаю много молодых писателей… Таких… невылупившихся ещё. Несколько десятков, а может, и сотню знаю таких сочинителей. Лет им, скажем, уже тридцать и даже больше иногда, а, назовём это так, достижений – никаких. Приглядываясь к этим сочинителям, я всегда, почти всегда, замечаю, что они ничем, кроме своего «творчества», заниматься не желают и не желали. Работать они не хотят, детей у них нет, политические свои взгляды они хранят дома, в тумбочке – зато вот они пишут, и сразу рукопись подсовывают тебе: «Ну как? Почитай вот этот абзац. Как тебе? Неплохо?» Им не везёт не потому, что они всё поставили на литературу, а как раз потому, что они ни черта на неё не поставили. Всё пространство себе расчистили якобы для литературы – и теперь сидят в пустоте. Ну могут напиться два раза, курнуть – и тогда им кажется, что вот он – пришёл жизненный опыт. А он не пришёл. Пустота по-прежнему. А я себе всё вокруг заселил духами и всякой громоздкой мебелью обставил. Хожу, спотыкаюсь, то боком ударюсь, то головой…

– Захар, а ты Горького явно ценишь. Ты его считаешь таким нижегородским гением места?

– Горький – великий. Мне нравятся его, как он сам называл, повести. «Дело Артамоновых» особенно. Есть много рассказов великолепных, непостижимого уровня. И много всякой чепухи, конечно. Когда Горький философствует, он так проигрывает Толстому и Достоевскому, что лучше вообще об этом не говорить… Иногда я думаю, что Леонид Леонов был прав, когда говорил, что Горький как личность больше Горького-художника. От личности Горького я, конечно, в восторге. Я тут недавно читал книгу Басинского о Горьком, потом несколько томов мемуаров о жизни его в Сорренто… И вот мне кажется, что его дух где-то там остался, в Сорренто. Я часто прохожу мимо домика Каширина – и там нет Горького, я его не чувствую. У нас есть ещё дом, где родился Анатолий Мариенгоф – конечно, фигура иного масштаба, чем Горький, но я его очень люблю, все его стихи двадцатых, поразительные, на мой вкус, и ещё классические, бесподобные «Циники»… Но и Мариенгофа в нашем городе я не чувствую. И дом Добролюбова в десяти минутах ходьбы от дома Мариенгофа. А Добролюбова там нет. Я был, скажем, в Москве в доме Брюсова – и сразу его там узнал, строгого, в сюртуке, по половицам бродит. И в Константинове был, которое, конечно, куда больше было поэтической формулой, чем реальным пристанищем взрослого Есенина – он там больше трёх дней не мог выдержать. Но Есенин есть там, на откосе где-то сидит – там такие огромные тени от облаков ползут, и холодная Ока… В общем, про Нижний я ничего не знаю. Это уютное место, мне тут нравится. А гения у этого места нет.

– Давайте поговорим о герое вашего романа «Санькя». Насколько в нём есть автобиографические черты?

– На такой вопрос мне хочется то ли пошлость какую-нибудь сказать, например, как Флобер: «Мадам Бовари – это я…», то ли вычислять проценты: 33 процента – это я, а остальные – вообще не я… Что тут лукавить, в главных героях этого текста находится разбитый большим молотком автор.

Он бил по своей самости, по своему «я», и разделил себя на нескольких героев. Многие тексты пишутся именно таким образом, когда человек отделяет от себя живые клетки и начинает их взращивать: появляются герои, антигерои, персонажи случайные и мимолётные.

Безусловно, присутствуют и ты сам, и твоя борьба с самим собой. Оставлю за собой право не срывать все покровы…

Я деревенский мальчик, родился и провёл детство в рязанской деревне. Мои родители по социальному статусу вполне простые люди (в Советском Союзе все люди были вполне простые – тем он, возможно, и был хорош). Какие-то вещи, происходящие с моим героем, происходили и со мной, а какие-то никогда не происходили.

– Задачей романа «Санькя», где вы описываете переворот, устроенный молодыми радикалами, была организация революции в России? Вы пытались спровоцировать политические сдвиги путём художественного текста?

– Как раз наоборот! Этот текст не провоцировал революцию – он должен был заставить задуматься тех, кто пытается организовать революцию. «Санькя» – эпитафия тому революционному пути изменений, который я и мои товарищи когда-то исповедовали. В книге расставлены все те вешки и красные флажки, за которые ни в коем случае заходить не стоит. Я думаю, что итог деятельности новой российской оппозиции, к которой я имею честь принадлежать, будет несколько иным.

Роман «Санькя» – предупреждение моим товарищам, которые могут в какой-то момент рвануться и упереться в жестокий тупик. Это – предупреждение власти, которая неизбежно столкнётся с этой обезбашенной, агрессивной вольницей…

– Бросать яйца в президента – тупик, пусть даже делать это «страшней, чем бросать гранату» в боевой обстановке. В чём же тогда выход для современной России? Чем должна заниматься оппозиция?

– Я не пророк и не стратег… Но хочу сказать, что Россия и русские люди всегда, во все времена, были движимы энергиями не рациональными, а, напротив, иррациональными. Тот новый излом, виток, взрыв, который произойдёт в России, на мой взгляд, совершенно непредсказуем и, одновременно, совершенно неизбежен. Я не знаю, за каким углом он нас ждёт, но он нас ждёт непременно. Я пытаюсь и своим товарищам, и своим читателям объяснить, что в этих условиях нужно сберечь энергию тех людей, которые верят в то, что путь России вечен. Людей, которые верят в неизбежное продолжение пути России. А рационально я ничего не могу предложить.

– Захар, есть ли разница в том, как воспринимают ваши произведения русскоязычные читатели и нерусскоязычные (поляки, китайцы, французы)? Есть ли проблемы перевода? Может ли неадекватный перевод обесценить произведение? И вот интересно – для иностранного читателя ваше творчество привлекательно «русской экзотикой»? Или они читают «о себе»?