Алексей Колобродов - Захар

Ещё штрихи: от него, убеждённого провинциала, я никогда не слышал негатива в отношении «жирной и зажравшейся Москвы», этого агрессивного ответа на московский снобизм, свидетельствующего прежде всего о готовности пополнить и зажраться самому.

Захар – единственный известный мне литератор, относящийся к критике равнодушно.

Он умеет быть полезным своим друзьям самим фактом своего присутствия, всегда безошибочно угадывая, что требуется от него в данный момент.

А главное вот. Захар Прилепин (я говорил это неоднократно, а сейчас акцентирую) – очень современный, и в этом смысле совершенно западный тип деятеля. Делателя себя и окружающего пространства.

Потому что столь эффективным сумел бы стать только патриот по убеждению и «понятиям», имперец по функционалу и либерал в общении. Объединяющий векторы, умеющий быть центром: тем более для такого поворота сегодня возникают все основания.

Перечитывая рукопись, я обнаружил ещё один дополнительный, замыслом не предусмотренный, мерцающий сюжет. Молодой, красивый, обаятельный человек, чьё даже бытовое поведение становится образцом для подражания. Успешный – именно в западном понимании, «деньги плюс лидерство», писатель. Провинциал, прорвавшийся в истеблишмент, может быть, ободрав шкуру, но не принеся в жертву ни одного собственного слова или идеи. Популярный общественный деятель и, да, не надо скепсиса – политик. Заметнейший медийный персонаж, выстроивший профессиональную и внутреннюю, личную жизнь по законам порядка и гармонии, преодолевший собственный хаос эстетическим и стилистическим, во многом, инструментарием, он распространяет этот уникальный опыт на культурную и, так сказать, общегражданскую ситуацию.

Он живёт и много трудится в стране, любимой им страстно, до боли и сакрализации, но сама великая и обширная земля – чего не отрицают и разделяющие с нашим героем чувства к ней – мало приспособлена для порядка и гармонии. Если некая сила берёт на себя ответственность в установлении одного – неизбежно страдает другое, кроме того, подобные силы и воли возможны лишь на коротких хронологических дистанциях. Он чувствует эти разломы, трещины, всеобщую межеумочность и непреодолимость острее и точнее большинства соотечественников, использует в своей литературе и жизнестроительстве с такой откровенностью и на той грани, которую недоброжелатели называют «спекуляцией». Но тут другое – не комплекс, а синтез: любви и энергии преодоления.

– Расскажи о себе и о том, как ты очутился в Чечне?

– Я сын учителя и медсестры. Родился в рязанской деревне Ильинка. Работал в ОМОНе. Весной 1996 года меня отправили в командировку в Грозный. Тогда как раз происходил очередной захват города боевиками. Второй раз я попал туда осенью 1999 года во время вторжения в Дагестан.

– Как у тебя возникла мысль отразить свой чеченский опыт в художественном произведении?

– Мне, как человеку, видевшему эту войну изнутри, захотелось оставить какие-то заметки. Работая над книжкой, я перечитал «Кавказские повести» Льва Толстого. Они великолепны. Но сейчас, спустя сто пятьдесят лет, всё уже происходит иначе. Люди стали другими. Я попытался отразить самоощущение современного человека в кризисной ситуации.

– Что тебе больше всего запомнилось на войне, какие впечатления оказались наиболее яркими?

– Все впечатления были яркими. Я очень хорошо до сих пор помню цвета, запахи Грозного. Но главное впечатление – что русский народ по сей день рождает упрямых, крепких и терпеливых мужчин. Я был рядом с этими мужчинами, был среди них, относился к ним с уважением, с братской любовью. Русские люди готовы ко многим и многим свершениям, я уверен в этом. Они пребывают в силе до сих пор нерастраченной, как ни странно. Была бы власть здорова…

– Довольно часто приходится слышать о проблеме «афганского» или «чеченского» синдрома. Действительно ли война оказывает на её участника такое влияние, что в дальнейшем этот человек оказывается не слишком пригоден к мирной жизни?

– Я уверен, что в большинстве случаев это не так. Это всё сказки правозащитников-чеченофилов или фобии ультрафеминисток, у которых сам вид человека с автоматом вызывает нервную сыпь. Вы посмотрите: наши деды воевали в куда более страшной войне – Отечественной. Победили в ней. Видели и пережили во сто крат больше, чем наше поколение. И что, они были непригодны для мирной жизни? Да они отстроили страну заново. Нарожали детей. Мало того, они оказались куда более пригодным для мирной жизни поколением, чем, например, их дети. Ведь это их дети в тоске мирной жизни начали удивительно быстрыми темпами спиваться, растратили веру в собственную страну. А потом с необыкновенным энтузиазмом поучаствовали в развале государства – не советского, если угодно, но российского.

Какое же из этих поколений более здравое? Один из моих дедов всю жизнь работал, плотничал. А на войне этот дед потерял шесть напарников, «вторых номеров» – он был пулемётчиком. И второго я помню – он был комбайнёром. А в войну три года провёл в немецких лагерях, где каждую ночь от голода, побоев умирали люди, спавшие рядом. И я никогда не видел, чтобы кто-то из моих дедов рвал на груди рубаху и кричал, что, мол, «Я фронтовик! Да я вам всем!» Они, мои старики, всегда были людьми ясными, разумными. Спокойными! Даже добрыми. Как большинство людей того поколения.

Если ныне и случаются какие-то эксцессы подобного толка с «чеченскими» (якобы или воистину) ветеранами – то это, скорее, эффект нашего времени с перевёрнутыми понятиями о чести, о социальном здоровье общества… да вообще почти обо всём. Никто из тех парней, что мне знакомы и с которыми я был там, никогда не ведут себя дурно, глупо, спекулируя в трезвом или в пьяном виде на своём «кровавом опыте». Те, кто так себя ведёт, – они, может, перекурили немножко, перепили чуть-чуть, вкололи что-нибудь не то. А на поверку ещё и не были нигде дальше Моздока. Я периодически таких встречаю в лице трамвайных дебоширов. Поговоришь с ними немного, и сразу всё ясно.

– Прилепин – активист-лимоновец… Ему 31 год, и он многодетный отец, и он работает генеральным директором газеты «Город и горожане». Как всё это, да ещё и успешное писательство, стыкуется с прошлым «пса войны», жилкой авантюриста и нацбольскими убеждениями, я, правда, не очень понимаю… Захар, не страшно? Ответственность же, а тебе тридцатник только, а времена у нас вечно переломные…