Алексей Колобродов - Захар

Есть ещё бакинское, 1925 года, стихотворение, «1 мая», где он повторил свистящую саблей рифму «высечь – тысяч».

Стишок слабенький, как большинство стихов про сам процесс коллективной пьянки, но с проблесками самоиронии, издевательской даже:

В общем, совпадений у Есенина не бывает, его зачарованность этим «сорок тысяч» очевидна.

Через несколько лет Осип Мандельштам оставит стихотворный жутковатый репортаж о Карабахе, стихотворение «Фаэтонщик»:

Но Мандельштам, в свою очередь, своеобразно «болен» Есениным, ревнив и чуток к его тропам, а как раз в те годы, в начале тридцатых, сближается с есенинским окружением из «новокрестьянских поэтов» – Клюевым, Клычковым и Павлом Васильевым.

Мне никогда не попадалось свидетельств, знал ли Есенин казачью якобы песню «Любо, братцы, любо», зачин которой всем известен:

На самом деле современный текст – просто слой, нанесённый поверх оригинала, который повествует о событиях конца XVIII века – отряд донских казаков на Кубани подвергся нападению совместных сил ногайской и крымско-татарской орды. Предоставлю слово Википедии:

«В степи у р. Калалах (в переводе с тюркского – Великая Грязь) транспорт подвергся внезапному нападению объединённых ногайской и крымско-татарской орд численностью в 10 тысяч всадников. Каждый всадник вёл ещё по три “заводные” (то есть в поводу) лошади. Одну сменную верховую и две вьючные, так как при набегах ни ногайцы, ни татары, так же как и донские казаки, обозов не использовали».

Так вот, первоначальный вариант:

Получается, что песня, созвучная «Пугачёву» в сцене казачьего апокалипсиса с мертвецами, другим концом, географически, упирается в Кавказ – Есенин, повторю, делится впечатлениями о рабочем Первомае в Баку.

Ну, а позднейший текст «Любо, братцы, любо», поющийся сегодня, зазвучал в фильме «Александр Пархоменко» 1942 года. Его на музыку Никиты Богословского написал, используя фольклорные исходники, по некоторым данным, Борис Ласкин («Три танкиста» и «Спят курганы тёмные»).

Поет её в фильме сам батька Махно, в смысле, играющий его артист Борис Чирков.

Да! Майк Науменко в песенке «Буги-вуги каждый день» пел: «я не видел тебя сорок тыщ лет», но когда хит запели другие («Секрет» и пр.) число размылось: «я не видел тебя, наверно, сто тысяч лет».

Валерий Айрапетян – писатель из Санкт-Петербурга – принимал участие в доставке на Донбасс гуманитарного груза, собранного и организованного Захаром Прилепиным. Дадим ему слово:

«…Илья Шамазов – большой, обстоятельный, рассудительный, – из тех, кто может не только организовать трудовую деятельность, но и вдохновить на труд, не прибегая к длинным речам и лишней патетике. Перед грузовиком собирается очередь – нацболы, мы, ополченцы. Илья задаёт направление работы: лекарства туда, тушёнку – сюда, памперсы в тот угол, одежду – в этот. Работа спорится, люди снуют с коробками в руках в четырёх направлениях, пустая половина мастерской обзаводится одной горой, рядом вырастает другая, третья, четвёртая. После разгрузки едем ужинать, заселяться в гостиницу, спать.

Захар с ребятами поехал на развозку гуманитарки и денег по Луганску: детский дом, многодетные семьи, инвалиды.

Люди тем временем приходят на склад: полуслепая старушка в сопровождении внучки получает продукты и деньги. Исхудавшая мать-одиночка двоих детей, один на руках, второй, чуть постарше, всё пытается повиснуть на матери. Выдали памперсы, продукты, деньги, вызвали ей такси, плачет, благодарит, снова плачет. Жена инвалида пришла за редкими в этих краях лекарствами, в нагрузку вручили пакет с едой и деньги. Люди приходят и уходят, почти все плачут и горячо благодарят. Где тут увидели “быдло” наши прогрессивные соотечественники, друзья украинских ультранационалистов? Кроткие, воспитанные, замечательные люди. Приходившие на склад за продуктами луганчане, вот уже восемь месяцев не получавшие пенсии и пособия, часто отказывались от денег – “у нас хоть дома стоят, у кого нет, им помогите” – “поможем, женщина, поможем, но деньги возьмите”. Берут, смущаясь, благодарят и уходят, всхлипывая.

После обеда, с Захаром и ребятами, едем в Алчевск в “Дом инвалидов”. На казачьем блокпосту нас внимательно досматривают, вызывают Захара как старшего группы на разговор. Казакам всё кажется подозрительным, они на взводе, угрожают Захару расстрелом прямо тут за постом. Захар спокоен, показывает документы, объясняет, что да как. Ребята совсем недавно из-под Дебальцево, аэропорта, кровь кипит, нервы, понятное дело, ни к чёрту. Через пятнадцать минут Захара отпускают, и мы едем дальше. На последующих блокпостах спокойней.

По пути ещё несколько адресов: женщина на диализе, её слепой муж и девочка с ДЦП. Мама девочки встречает нас у дороги, чтобы мы не ошиблись подъездом. Когда выходим из машин, она обнимает Захара и плачет. Им тут очень тяжело. Заносим продукты в квартиру. Захар оставляет деньги – на лекарства и жизнь. Девочка показывает нам свои игрушки, предлагает поиграть в её игру, но мы спешим и прощаемся. Двигаемся далее по маршруту. Московский поэт-либерал попросил Захара проведать свою тётку, вот уже год, сообщил он, от неё нет вестей. Не совсем корректный адрес на руках, петляем на двух машинах (одна Захара, другая – московского телеканала), из одной деревни в другую, чуть не заехали в военную часть, но спустя пару часов находим дом. Зовём хозяина, бросаем камушки в окно, перекрикиваем собаку на цепи, но всё тщетно. Дом есть, а хозяина нет. Когда долгими хороводами вокруг дома выманиваем-таки тётку поэта на свет божий (напуганная, землистого цвета кожа), и предлагаем ей помощь, женщина наотрез отказывается, так до конца и не сообразив, что это у неё за племянник в Москве. Ну, жива, и слава богу.