Артем Драбкин - Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом

Проверяли нас так: мы из кабины стрелка стреляли по наземным целям.

Подготовка стрелков на макете кабины

– При выходе из атаки вы по наземным целям стреляли?

– Вначале не стрелял. Берег боеприпасы. Да и запрещалось, только защищать самолет и быть предельно внимательным. А позже, когда мы к Кенигсбергу подходили, нам дали указание: «Стрелок-радист может стрелять по наземным целям». Например, по колонне войск можешь лупить. Командир атакует, а потом при выходе из атаки я стреляю.

– Несколько вопросов по быту. Какое денежное довольствие было у вас?

– Курсанту выдавали где-то около трехсот рублей. В запасном полку ничего нам не давали. Всего двенадцать дней там были… В боевом полку – по восемьсот рублей.

– Как кормили вас в училище?

– В училище – хорошо, там всем одинаково давали.

– Все обычно жалуются, что в училище не хватало еды?

– Ну, как вам сказать, человек привыкает. Хватает тебе, не хватает, ты не идешь, не жалуешься. Добавки не было.

А вот в боевом полку, там уже ты можешь спросить и добавку. Первое добавку никто не брал, а добавку на второе, всегда кто хотел, тот брал.

– Как было со ста граммами водки?

– Сто боевых грамм в конце боевого дня. Кончаются вылеты, и по сто боевых грамм. Но только в дни вылетов. И независимо от числа вылетов – сто грамм.

– А если, например, плохая погода и не летали?

– Никаких сто грамм. Потому и называются – «боевые сто грамм».

– Как вас обмундировывали в училище?

– В училище: обыкновенные брюки, шаровары обыкновенные… Сапоги кирзовые, обмоток не было. А в полку зимой выдавали теплые унты, собачьи или овечьи. Шерстяные носки. Да, и унтята были, когда сильные морозы.

Повседневное обмундирование: летом шинель, а зимой меховые куртки авиационные. Свитеров не было.

– А маски были?

– Нет, не давали. Не было масок никаких. Шапка, шлем меховой и подшлемник шерстяной. Белый, да, и очки.

– Кожаные летные куртки у вас в полку были ленд-лизовские или наши?

– По-моему, только нашего производства.

– Вообще, что-нибудь ленд-лизовское вы получали?

– Нет, не видел. Не помню никаких импортных вещей. Даже тушенки.

– А трофейных?

– Трофеи только у пехоты. Мы трофеи не добывали. Я ходил в Кенигсберг не для того, чтобы искать что-нибудь, «вынюхивать»… Нет, просто интересно было. Мы ходили вдвоем. Я и еще один товарищ. В свободное время и поблизости от части.

Зашли в дом, сидит немка, дрожит. Мы ей: «Не бойтесь, мы вас не тронем. Мы просто зашли посмотреть, в каких вы живете условиях…»

И уходим. Более того, в кармане был то ли пряник или кусок хлеба, отдали. Мы не обижали их никогда.

– Какое у вас оружие личное было?

– У меня – пистолет ТТ, но были и наганы.

И были еще автоматы в кабине. У меня было специальное гнездо, с правой стороны под рукой.

Автомат – это на случай, если приземлишься на вынужденную, тогда тебе автомат может пригодиться. А если я прыгать с парашютом буду, автомат будет мешать.

– Вы сидели на ремне? Или сиденье было?

– Было мягкое сиденье. Широкое такое, как кресло. Я на парашюте еще сидел.

Потом еще ремни безопасности. Затягиваешься справа, слева. Там кнопки нажал, вставил, и все.

– Кто вам снаряжал ленту?

– Механики по вооружению. Я прилетаю, им говорю: «Я не знаю, сколько израсходовал. Проверьте. Пополнить, если нужно…»

– А Вы их работу контролировали, нет?

– Обязательно. Даем короткую очередь…

– Мы разговаривали со стрелком, он говорил: «Кто хотел жить, тот следил. Я каждый раз перебирал ленту, смазывал патроны…»

– У меня ни одной задержки в работе не было, ни одной!

А вот ШКАС малокалиберный, как винтовка, это ж зараза, а не пулемет… Вот где задержек было, ой… Что вы!

– А какими патронами ваша лента снаряжалась?

– Трассирующие и бронебойные были. А вот какой порядок, не буду говорить.

– А могли вы заказать, к примеру, чтобы вам больше трассирующих поставили?

– Да какая разница. Мы же не ночью летаем, а днем.

– Вы в основном чем занимались? Удары по пехоте? По переднему краю? По кораблям?

– В основном это передний край. Корабли были всего один раз.

– А в основном на каких высотах ходили?

– Мы выходили на цель на 1000–1200 м, ну, не выше 1500 м.

– В то время, когда вы воевали, большие потери в полку были?

– У нас в эскадрилье, да и в полку, очень мало погибло.

На моих глазах только один экипаж погиб, зенитный снаряд попал в самолет, летевший впереди нас.

– Как это выглядело, самолет взорвался?

– Не взорвался. Взрыва никакого не было. «Щепки» полетели, и все… Не успели, ни стрелок, ни командир, с парашютом выпрыгнуть.

А бывало, что если подобьют, отойдут от линии фронта и выпрыгивают.

У нас с командиром была договоренность: «Володя, пока не будет моего приказа, никаких выпрыгиваний…»

– Кто был ваш командир экипажа?

– Тюрин Николай Федорович, капитан.

– У вас на счету сбитый «Фокке-Вульф-190». Кроме вас, много ли еще стрелков с вашего полка сбивало самолеты?

– Никто. Только я один.

– А как это произошло?

– Это было под Кенигсбергом, на Земландском полуострове. А уж над Кенигсбергом… Вы знаете, что такое Кенигсберг? Там так охранялось, ой, ой, ой…

Мы летели домой с боевого задания. Истребитель стал подходить к группе, и я заметил, что идет именно на нас. И, зараза, заходил снизу. Я Николаю Федоровичу, командиру своему, говорю: «Коленька, дай-ка горку!» Я боялся за стабилизатор.

Он хорошо поднял машину, мне сразу видно немца стало, и я прямо ему в кабину засадил. Даже поправок вводить не пришлось. Он мгновенно свалился. Но я не видел, упал он или не упал.

Когда прилетели на аэродром, сели, сразу доложил: «Возможно, я сбил истребитель, потому что прямо в лоб бил».

И экипажи подтвердили, которые летели сбоку, им лучше видно, как и что… «Вовка сбил…»

А если ты даже и сбил, но не подтвердили, то все это туфта и не зачтут. А потом пришло сообщение от наземных войск… Про меня и в газете было напечатано. Наградили за сбитого орденом Красной Звезды и премию дали тысячу рублей. У нас не давали книжек, не было. На руки давали. Ну, а я мамке перевод, и все.

– После того как вы сбили самолет противника, к вам отношение изменилось в полку? Среди стрелков?