Артем Драбкин - Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом

И тут началось: крыло в дырах, у меня в руках осколки торчат, кровь… Я «одеревенел» сразу, но вывел самолет из падения… И в это время, как рассказывал потом Федя Селезнев, на меня напал истребитель. У немцев была такая «хорошая» практика. Увидел, что самолет поврежден – добей его. Легче добивать, чем атаковать исправный. Стрелять по исправному опасней. И тут мне врезала трасса из «Мессершмитта», усеяла осколками голову, руки, ноги. С тех пор во мне десятка два осколков.

Удар по эшелону ЖД ст. Волосово 9.10.43

Один глаз почти не видит – осколок торчит в брови. Но вижу, что линия фронта уже подо мной. Скорость есть, и несусь вниз. На столбах висят провода, я через них перескочил, и тут болото, показалось, что ровное место. Я на это ровное место сажусь, а хвост за кусты зацепился и оборвался, торчит сзади… А я вваливаюсь в воронку. Казалось, ровное место, но болото, вода. А под ней была воронка огромная. И мотор врезался в стенку воронки, да так, что кабина сморщилась, и не открыть фонарь. В такой момент все делаешь автоматически: думаешь, сейчас взорвется самолет и загорится. Я лихорадочно отталкиваюсь ногами, а нога-то раненая, руку протягиваю вперед и пролезаю в форточку.

Я после выздоровления как ни примерялся, но вылезть в форточку не мог. Но потом такое было еще раз, и тоже после аварии, и когда тоже была сплющена кабина…

Я вылезаю, ногам должно быть больно, но я пока не чувствую боли, переваливаюсь через борт и становлюсь на ноги, у меня голова кружится, чуть ли не падаю. И тут Иван подбегает, мой стрелок, у него кровь по комбинезону течет – ранен в ногу. Он прозевал атаку истребителя, не стрелял по нему. А сколько раз я его тренировал, но он плохо видел и соображал. Иван меня поддержал, и тут из кустов вылезают и подбегают перепуганные бойцы, помогают мне, несут меня куда-то… Палатка, где уже хирурги собрались, шатается от взрывов мин, минами немцы бьют по самолету, по хвосту самолета, который остался в стороне, метров пятьдесят до него… Меня сразу раздевают:

– Будем тебе делать операцию, ты понял? Выпей стакан водки.

Дают мне стакан водки, я ее выпиваю. И мне намордник, усыпляют, и сквозь сон слышу голос:

– Какого Аполлона попортили…

Во мне тогда было пятьдесят пять килограммов весу при росте сто семьдесят пять. Просыпаюсь весь перевязанный. Плохо соображаю: где я, что я… Какой-то дежурный сидит. Я с ним заговариваю. В ответ:

– Успокойтесь, вас будем сейчас эвакуировать…

И понесли меня солдаты на носилках, по болоту чавкая. «Чав-чав-чав…» Рядом оказался Ладожский канал, на нем катер. Полковник в авиационной форме говорит:

– Не волнуйся, все нормально, будешь жить. А может, и летать будешь…

И катер пошел. А потом была какая-то теплушка, железнодорожный состав какой-то… Привезли в госпиталь, успокаивают меня:

– Мы вас будем лечить. Не волнуйтесь.

Тут я хватаюсь за брюки, а кошелька нет. В нем не деньги были, а медаль «За оборону Ленинграда» и большой осколок, который в предыдущих полетах залетел мне в кабину, ударился в подошву ботинка. Он горячий был. Я его взял на память… И вот куда-то делся с медалью… Меня лечат. Очень больно, когда перевязывают – отдирают бинты по живому. Лечился я больше месяца…

– А в каком госпитале?

– Это было в деревне Мыслино, Новгородская область. Меня, как тяжелораненого, в этот госпиталь… А стрелка моего направили в ленинградский госпиталь.

Подлечили. Надо на фронт, надо воевать. Уже холодно – осень начинается. Мне дают шинель солдатскую, обгоревшую, порванную, осколками побитую. Надеваю ее поверх кителя, а китель мой тоже пробитый, погоны пробиты, рукав весь побитый…

К Ленинграду подъезжаем ночью на полуторке. Полуторка прыгает по бревнам, по болотистой дороге. Иногда вокруг снаряды рвутся… Остановились:

– Вы, наверное, летчик. Отдыхайте, только вы там не шалите.

Чего не шалите, непонятно. Натопленная комната, девица пышная лежит, спит. Кто это, откуда взялась? Ребята посматривают, как я реагирую на эту девушку. Старики такие усатые… Несколько раз ночью заглядывали, и я каждый раз просыпался… Наутро поехали в Ленинград.

Привезли – на дверях надпись: «Рота офицерского запаса Ленинградского фронта».

– Летчик, ваша очередь.

Захожу.

– Ваши документы.

Справка о ранении, еще удостоверение пилота, то, что дали в училище. Еще какой-то документ был, я не помню. Полковник стоит:

– По вашему докладу вы имеете девятнадцать боевых вылетов. Нам такие летчики нужны. Поэтому завтра мы вас отправляем в армейский полк.

В чужой полк? И не в морской, в сухопутный? Хоть и в Ленинграде, но… Я выхожу, солдат часовой стоит у двери, но отвернулся. Я юркнул за дверь… Куда бежать? Чем я рискую? Непонятно. Захожу за угол – патруль, но тоже спиной ко мне, удаляется. Я за следующий угол. А я над Ленинградом летал несколько раз, поэтому знал, где аэродром Гражданка. На аэродроме Гражданка был вообще-то какой-то штаб авиации, и там базировался 12-й пикировочный полк. Прихожу в штаб, открывается дверь, выходит капитан, который нас когда-то принимал в отделе кадров. Бледный, худой такой. Он меня узнал. Я рассказал, что со мной произошло.

– А мы тебя посчитали погибшим. Бери талон, и в столовую, потому что сейчас ее закроют. Покушай, а потом мы поговорим.

А я действительно голодный был, почти целый день. Я перекусил – и опять к нему.

– Значит, так, сейчас будет машина в Приютино, в Бернгардовку. Там дом отдыха для раненых, побудешь две недели. Ну давай…

Тут какая-то машина подскочила, он проголосовал, и меня повезли на Бернгардовку. Это Приютино, где я чуть не разбился. И где подорвался командир полка. Прихожу, там танцы. А танцы такие: что-то пиликает или гудит, а барабан все время «бум-бум-бум, трум-бум-бум…». Я говорю:

– Что такое?

– А это танго «Котка».

На порт Котку летали, там страшные зенитки. «Бум-бум-бум», вроде как взрывы… Так мы потанцевали. Встретил я там и знакомого Федю Селезнева, который прозевал, когда меня атаковали, и известные мне ребята торпедоносцы были. А вот истребителей мало было. Еще стрелок знакомый с нашего полка был, весь поцарапанный, у него все тело в осколках было – Вася Песоцкий. После войны я с ним встречался. Он стал директором школы…

Мой 35-й полк уже перебрался на аэродром Гора-Валдай, который возле Гора-Валдайского озера, на Ораниенбаумском плацдарме. Меня отвезли на «кукурузнике». И как только самолет сел и меня высадили, все стали кричать:

– Ура! Ты живой!

Уже нет моего первого ведомого, маленького Кузнецова [16]. Помню, мне доверили с ним парой лететь на Синявинские высоты. Я первый взлетел, прилетаем домой, садимся. У него самолет весь побитый, в осколках… А у меня ни одного попадания… Я его спрашиваю: