Артем Драбкин - Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом

Ну, я им рассказал все, о чем упомянул командир:

– …Я сделал ошибку. Когда я с фотоаппаратом шел сзади, то потерял скорость. Поднялся вверх, скорости нет, надо маневрировать, а я не могу. Потому зенитка и попала. Я всегда держал скорость двести семьдесят километров в час. Экономичный режим. Это неправильно. Надо больше держать – вдруг истребитель вскочит сзади, так надо скорость больше иметь. А как же вы будете держать скорость? Вы же обгоните все самолеты! Значит, надо маневрировать, увеличить дистанцию между самолетами. Тогда у вас всегда будет скорость пристроиться к своим, чтобы не отстать. Учтите мой горький опыт…

Оказывается, сзади Третьяков стоит:

– Нормально, молодец. Давай продолжай дальше в таком духе, да.

А через день-два были уже боевые вылеты на море. На море лед плавает, но минные заградители ставят мины. Их можно узнать по скошенной корме. Я полетел и сразу потерял двоих. Сели на лед, и на моих глазах мгновенно утонули. Полеты продолжаются, но меня оставили для какого-то задания. А молодые летчики, что с Тихого океана прибыли, полетели. Прилетают они, синеглазенький мне докладывает:

– Товарищ лейтенант. Докладываю. Выскочил немецкий истребитель, а у меня пушки 37-миллиметровые. И я нажал кнопку, «ду-ду-ду…» – и он развалился…

– Хорошо, товарищ лейтенант, я вас поздравляю. Ну а о том, как это получилось, вы на разборе полетов выступите.

Так я ему говорю. Он радостный такой, сияют глаза. А я думаю, что-то я недоделал. Чепуха какая-то. Кто молодому подсунул самолет с такими тяжелыми пушками? Ему же трудно управлять. Триста двадцать килограммов лишнего веса… [19]

Быть заместителем командира эскадрильи – новое дело для меня, командир гоняет меня: «Туда иди, там проверь, там самолеты прими, там вызови инженера, там еще что-то такое». Он на меня все накладывает и накладывает…

Через несколько дней этот молоденький летчик погиб на самолете с большими пушками. Я сейчас забыл его фамилию. А он был единственный сын знаменитого в Первую мировую войну боевого летчика. В 35-м полку разбился на аэродроме Кёрстово и погиб и единственный сын летчика Бабушкина, в честь которого названа станция метро.

– Что вы о них можете сказать, об «Илах» с 37-миллиметровыми пушками?

– Похоже на то, что наши начали выпускать с 37-миллиметровыми пушками чуть-чуть с опозданием. Поэтому спешили. Эта пушка могла пробивать верхнюю броню танков. Когда пришли самолеты с этими пушками, я полетел опробовать оружие… Я ведущий, сзади летчики мои идут. Вижу корабли противника. Зашел и «ду-ду…». Самолет даже останавливается, меня шатает, прижимает к креслу. Хорошо. Но это если очередь короткая и пушки хорошо отрегулированы и стреляют одновременно. Когда длинная очередь, то тросы расслабляются и пушки бьют не синхронно. В этом случае нагрузки на самолет такие, что он может разрушиться. Молодому летчику стрелять нужно только короткими очередями [20].

Что дальше? Все то же – война! Летом 1944 года война в основном была на южном берегу Финского залива, где мы били группировку мелких кораблей, тральщиков, катеров… Наше дело штурмовать. День за днем, день за днем. Много ходили бомбить Мерикюле. И там я чуть не залетел, чуть не ошибся. Командир полка… Я должен тебе про командира 35-го полка рассказать. Кузьмин Василий Петрович… Тебе это ничего не говорит?

Это ничего не говорило и командующему флотом адмиралу Трибуцу. И он ни разу в своих воспоминаниях в книге «Балтийцы сражаются» моего командира, прекрасного ленинградца, бывшего комиссара 7-го гвардейского полка Василия Петровича Кузьмина не упомянул, хотя меня почему-то упомянул три раза. Командира полка. Было, значит, что-то.

Кузьмин замполитом летал первый месяц войны в Финские шхеры. И описывал особенности поиска там катеров. Даже рукопись у него была. Я читал ее. Он говорил:

– Хочу воевать. Хочу водить эскадрилью в бой. А бумаги писать и стенгазеты выпускать, это и без меня найдутся.

Его перевели с понижением, командиром эскадрильи в 7-й гвардейский полк. Он их водил в бой. Потом переводят с 7-го полка, командиром 35-го полка.

Он любил летать с нашей первой эскадрильей, командиром которой был Третьяков, а я – заместитель. Ему нравилось с нами летать. И вот один раз меня взял он заместителем, повел весь полк – около тридцати самолетов. Я с ним рядом слева лечу. Он ведет на мелкие корабли, а я смотрю, под берегом стоят большие корабли транспорта… Я по радио:

– Давай туда стрелять. Ты куда прешь?.. – И далее «неразборчиво»…

А он летит по заданию. И мы летим, и я за ним лечу. Он пикирует, я пикирую. Мы с ним стреляем, бросаем бомбы. Разворачиваемся влево и идем вдоль берега. Пролетаем мимо больших транспортных кораблей, которые я видел перед атакой. И тут я перепугался, думаю: боже мой, что бы я наделал, если бы вдруг командир перенацелился. Немцы вытащили на берег пустые коробки транспортов. Ватерлиния на высоте пяти-семи метров, то есть они пустые, на пляж их почти вытащили. А рядом в двухстах метрах под кустами стоят десятки пушек, ждут, что мы будем атаковать, чтобы стрелять. Боже, куда бы я завел, что бы получилось… Ну, командир молчит, ничего не говорит. И на разборе полетов про меня промолчал…

Под новый, 1945 год полк перебазировался с аэродрома Пярну на аэродром Кагул на острове Сааремаа, с которого в 1941-м летали на Берлин летчики 1-го минноторпедного полка.

В канун Нового года я был в отпуске. Иду по Ленинграду и встречаю шофера командира полка подполковника Кузьмина. К этому времени Кузьмина перевели командиром 8-го гвардейского полка в 11-ю дивизию, которую перекинули на Балтику с Черного моря, когда там война закончилась. А водитель у Кузьмина летал за стрелка. На земле водитель, но и за стрелка летал. Он говорит:

– Командир здесь, приходи, Новый год сегодня.

Я вез целый чемодан огромных яблок. Пришли в гости. Жена Кузьмина меня знала, поскольку работала в библиотеке на аэродроме в Кёрстово. Командир встречает:

– Привет!

Новый год встречаем. В Ленинград начали завозить продукты, уже голода нет. На столе были мандарины, винограда одну или две вазы поставили, мои яблоки тоже к месту пришлись. Сидим, за победу чокаемся. А Василий Петрович откинулся на диван, а я рядом стою. И говорит:

– Слушай, ты думаешь, я не знаю, кто меня тогда крыл матом по радио?

Это же скандал! Летчик, почти рядовой, командира полка…

– Я-то знаю, что это ты. Я слышал, что тебе представление на Героя отменили. Не переживай. Пошлют второй раз и звание Героя присвоят, ты не беспокойся.

Выяснилось, что отменили не только мне, но и Никитину Коле. Он с кем-то там подрался, а я его поддержал. Отменил замполит, Маловичка, который никогда не летал. Все молча сделал, ни слова не сказал, не пояснил, в чем мы провинились.