Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»

– Как вы были награждены за участие в боях?

– Приказом Буденного я был награжден орденом боевого Красного Знамени, потом двумя орденами Отечественной войны 2-й и 1-й степеней, вручили мне словацкий орден, потому что в отряде было несколько словаков, в том числе Уразжак, он орден и привез. Также я получил медали «Партизан Великой Отечественной», «За оборону Севастополя».

– Как вы встретили 9 Мая 1945 года?

– Все очень радовались, была большая радость. В Симферополе организовывали вечер Победы.

После освобождения Симферополя комиссар Сермуль и я стали заниматься документацией, отчитываться о проделанной в партизанах работе, а рядовой состав пошел в армию, они и штурмовали Сапун-Гору. Я, конечно, не полководец, но мое убеждение таково: глупо было в лоб атаковать, там очень много людей погибло, надо было обойти ее. И все было бы в порядке. А так многие мои ребята сложили свои головы на Сапун-горе.

Оказалось, что еще 14 марта 1944 года меня как командира партизанского отряда представили к воинскому званию «старший лейтенант», но приказом ГУК НКО СССР Т 01319 от 06.04.1944 г. мне было присвоено воинское звание «младший лейтенант». Об этом мне сообщили в военкомате. Дело в том, что меня назначили заместителем управляющего треста по оказанию помощи семьям погибших воинов. На этой работе я с ясностью понял, что легче быть начальником, чем заместителем, а я воевал, и больше ничего не знал, а он мне все пишет: «К исполнению». Я чердак чешу, что делать, как исполнять, тогда я пришел к Никанорову Василию Ивановичу и говорю:

– Я пошел воевать.

– Ты что, еще не навоевался?

– Да ничего, так уж сложилось у меня.

Но потом Ковтун Петро меня словил в коридоре, как раз татар выслали, людей не хватало, и он просит:

– Коля, давай пойдем к Кобзареву Петру Васильевичу, направим тебя в г. Бахчисарай председателем райпотребсоюза.

Мне 23 года, что я знал о такой работе? Там ведь и молоко, и яйца, все-все-все. Ну ладно, пошел, Кобзарев мне говорит:

– Дементьев, слушайте внимательно, если вы с работой не справитесь, то мы вынуждены будем вас освободить, не обижайтесь. Я уважаю вас, вы заслуженный товарищ. Но надо работать.

А я пришел туда, и так мало чего соображая, бухгалтер Александра Михайловна быстро поняла, что я не понимаю многого, стала помогать. Моргунов был председателем горисполкома, я начал правления проводить, все честь по чести, он приходит и говорит:

– Ты смотри-ка, как ты натренировался!

У меня была заготконтора, где всегда капал самогон, но хотя такой ядреный, по 60 градусов, Моргунов у меня все по телефону просил, чтобы я ему бутылек присылал. Я даю человеку от него, тот огородами прячется и идет в горисполком, но все равно в итоге агитка по пьянству вышла.

Андрей в армию ушел, в свою латышскую дивизию. Кадровики вспомнили, что он латыш. Тем временем в Крыму начались большие перемены, при мне выслали болгар, греков, армян. Среди них было много моих товарищей: Македонский, Чусси и многие другие. Обо всем этом старались между собой не говорить. Многих партизан арестовали. Получил срок мой начальник штаба Туркалов.

В это время Луговой сумел договориться с командующим Черноморского флота адмиралом Октябрьским о награждении оставшихся в Крыму партизан орденами и медалями. Своим приказом Октябрьский мог награждать от медали до ордена Красного Знамени. Поскольку списки составлял Луговой, туда попали преимущественно люди из Северного соединения, работники обкома партии, которые сидели в Краснодаре и Сочи. Мне тогда дали орден «Отечественной войны».

Наш комиссар Никаноров Василий Иванович стал секретарем Крымского обкома партии. Как узнаю, он «враг народа». Арестован. Потом неожиданно, «по просьбе трудящихся», перестали платить за ордена. А 9 мая стал обычным рабочим днем, если и вспоминали его как «день Победы», то неофициально. Крымские партизаны вообще держались скромно и старались о себе не напоминать. Кто такой партизан в те годы? Прежде всего это человек, «находившийся на оккупированной территории». Потом каждый из партизан или был в окружении, или в плену, или «отсиживался» при немцах и только потом пошел в лес… В общем, что-то было на каждого. С крымскими партизанами и вовсе было непонятно. Если ковпаковцы или белорусские партизаны ходили с гордо поднятой головой, ты мы считались без вины виноватые.

Вспоминать о нас стали только к двадцатилетию победы. Стали организовывать встречи, устанавливать памятники, о своей причастности к партизанам заговорил едва ли не каждый, кто находился в те годы в Крыму. Годы шли. Я жил в Крыму, начал работать заместителем директора престижного санатория. Часто приезжали в гости мои боевые товарищи. Отслужив в армии, вернулся в Симферополь Андрей Сермуль. Перебрался в Симферополь и я. Получил квартиру в так называемом «партизанском» доме: моими соседями стали Сорока Н.О., Клемпарский Н.А., Самойленко М.Ф.

Иногда я ходил на заседания секции партизан. Страсти там кипели нешуточные. Постоянно схватывались сторонники Давыдкина, как правило, бывшие военные, и сторонники Лугового. Схватки были такие, что никакого здоровья не хватит. Я в эти баталии не встревал. Были и другие «бои местного значения», как-то Киселев Евгений Данилович поставил на место Клемпарского. Оказывается, когда Киселев был комиссаром Джанкойского партизанского отряда, он захватил Клемпарского и еще пару полицаев в плен. Уже собирались расстрелять их, как, откуда ни возьмись, появился Луговой. А он с Клемпарским вместе в Зуе работал. Вот он и забрал его с собой. А те двое других полицаев ночью убежали. Клемпарский же эту историю скрыл и повсюду о себе совершенно другое писал, вот Киселев ему и напомнил. А потом начались у него события в партизанах. В 1943 году Луговой даже назначил Клемпарского комиссаром отряда. Так во время прочеса, когда ранили его командира Ваднёва, он его бросил. Так бы Ваднёв и погиб, если бы не его будущая жена, которая, сама девчушка, закидала его листвой и рядом легла, а потом, уже после того как каратели прошли буквально в метре, дотащила его к нашим. Андрей бы меня никогда не бросил!

Читаю сегодня все, что написано о крымских партизанах. К сожалению, не все нравится. Кто привирает, кто поет с чужого голоса. Иные книги не мемуары, а прямо песня «у самовара я и моя Маша». Интересно, конечно.

– Я родилась 9 мая 1922 года в деревне Трубачево Батуринского района Смоленской области. Там в крестьянской семье я и появилась на свет, как говорится, «среди лугов, полей». Родители мои были крестьянами-середняками, рядом с нами жил кулак, его раскулачили во время коллективизации. У нас же была одна лошадь, корова и земельные участки – огороды, один при доме, другой в низине, также был хлев с овцами, свинарник. Больше ничего не было, жили за счет выращивания картошки, целыми кадками солили огурцы, капусту. Родители вступили в колхоз в 1929 году. Отец был сначала назначен заместителем председателя колхоза, потом стал заведующим фермой. Работал день и ночь, мать была разнорабочей, потом она заболела, причем очень тяжело. У нее были сильные сердечные боли, она умерла еще до войны. Жили бедно, ничего не было, даже, бывало, на одежду не хватало. Но я училась в школе, пошла рано, меня дома еще до школы отец учил все время писать, считать. Бывало, если неправильно сосчитаю, он меня щелчком по лбу награждает, вот такое было воспитание. Исправляла, и уже старалась все правильно делать, чтобы еще щелчков не получить. Но занималась серьезно, поэтому, когда я пошла в школу, меня сразу посадили во второй класс, так как я хорошо и читала, и писала, и считала всё. Школа была расположена в с. Крапивня, в 1,5 км от моей родной деревни. Я училась только на «отлично». И главное, выступала все время со стихами в народном доме, меня просили постоянно, бывало, поставят меня на сцену, 2-3-й класс, читаю стихи. Также в школе занималась спортом: мы готовили пирамиды, красную звезду из человеческих тел. Меня всегда на самый верх посылали, я туда по другим школьникам лезла. Потом, когда я закончила 7 классов в сельской школе, очень хотела пойти в театральное училище, но мне родители запретили, тогда к артистам было недружелюбное отношение, считалось, что они очень вульгарные. Тогда родители послали меня в педучилище в г. Белый. Я могла быть зачислена без экзаменов, но меня не приняли, так как мне было мало лет, раньше же с 8 лет начинали учебу, а я в семь лет пошла, и сразу во 2-й класс. Но тогда моя тетка, она была председателем колхоза, постаралась и сделала мне справку о том, что я на самом деле училась в школе, будучи 1922 года рождения. И только тогда меня приняли. В педучилище тоже училась только на «отлично», считалась ударником учебы, за что получала на обеде в столовой дополнительно стакан киселя. Мы, студенты, питались в столовой, кормежка была не очень. Также участвовала в хоре, я тогда хорошо пела, и в драмкружке. Помню, когда я училась на 2-м курсе, мы ставили пьесу Гусева «Слава» о летчиках. Пьеса была написана в стихотворной форме, сюжет рассказывал о любви летчицы Лены Медведевой и летчика Медведева. Я играла Лену, а преподаватель литературы играл летчика, и нужно же было по сюжету играть любовь. Мне надо говорить ему ласковые слова, обнимать, а я не могу, преподаватель ведь. Такая девчонка еще, и вдруг такое сказать, не могу и все, преподаватель ругал меня за это. Когда мы ставили пьесу, мне сделали петлицы на воротничке и дали пилотку, я была такая счастливая. Когда по сюжету Медведева ранило, он спасал спортсменов-альпинистов, застрявших в горах, и сам там зацепился за скалу и поранился, я прихожу в госпиталь, где он лежал, и говорю, как сейчас помню: «Часы, почему так медленно движется время? Еще вчера он здесь стоял, на его лице проходила усталость. А я, а я, а я в его сердце сомневалась!» Знала свою роль наизусть, тогда иначе нельзя было. Вообще, тогда у девушек была одна мечта – выйти замуж за летчика или моряка. Так все любили летчиков и моряков. Это были настоящие мужчины. И храбрые, и стойкие, и мужественные, и твердые. Не сравнить их ни с кем.