Михаил Шишков - Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

И вот наконец небо моментально окрасилось вспышками разрывов. С этим я уже успел познакомиться раньше, поэтому стараюсь направлять машину в сторону ближайшего огненного шара, действуя по принципу «снаряды дважды в одну воронку не попадают». Иногда самолет резко и сильно подбрасывает: «Совсем рядом… Пристрелялись, гады!»

А я уже замер на боевом курсе. Теперь маневрировать нельзя – иначе сведется на нет вся кропотливая работа штурмана по определению прицельных данных и придется, подвергаясь еще большему риску, вновь заходить на цель. Теперь моя жизнь полностью в руках врага. Остается лишь мертвой хваткой держать штурвал, вжавшись в спинку сиденья, и уповать на Господа…

Ни в какие другие мгновения так остро не ощущаешь свою беспомощность, и это – самое худшее. Ведь ты, связанный по рукам и ногам, превращаешься в практически неподвижную мишень. А так хочется заложить вираж или хотя бы немного «дать ногу»…

В опасной близости от самолета проносятся трассеры. Видно, как эти свечи, поднимаясь с самой земли, друг за другом вворачиваются в небо огненными спиралями. Кажется, они все ближе и ближе подбираются к самолету и одна из них вот-вот пронзит тебя насквозь. Никакими словами не передать, как неприятно ощущать близость смерти…. Но и в этот раз она проходит мимо, как будто кто-то отвел ее в сторону… Бог? Дух святой или ангел-хранитель? Не знаю…

– Сброс, – слышу в наушниках Сашин голос, но и без этого чувствую, как дернулась вверх боевая машина, избавившись от своего нелегкого груза. И у меня словно камень с души упал. Тут же быстрым толчком штурвала бросаю самолет вниз, одновременно разворачиваясь в сторону, максимально удаленную от разрывов. Теперь уже все – не достанут! Разве что случайно.

Машина несется в бездну, теряя двадцать метров высоты каждую секунду. Стрелка скорости довольно быстро подошла к предельно допустимой величине шестьсот пятьдесят миль в час, отмеченной красной чертой. Пора выводить. Штурвал на себя… Самолет аж трещит от перегрузки. «Давай, родной, выноси!»

Выскочил из зоны зенитного огня – совсем по-иному себя чувствуешь. Нормально все, спокойно. Ну, как спокойно… Успокаиваешься уже на обратном пути, завывая себе под нос любимую песню, иногда перебрасываясь несколькими словечками с экипажем или даже закуривая трубку. Но внимания ослаблять нельзя ни на мгновение. Ведь рядом могут оказаться ночные истребители «Ме-110», имеющие мощное пушечное вооружение. Один залп – и все, нет тебя. Но этим в основном стрелок занимается.

Идем домой на высоте пятьсот метров. Лавенсари прошли, Сескар. Скоро Кронштадт покажется, а там до дома рукой подать. Но в этот раз получилось совсем не так, как хотелось. Небо над Кронштадтом уже было закрыто облаками, верхняя кромка которых располагалась где-то на уровне километра над морем. Поднявшись выше, летим в сторону Сестрорецка.

А облака все сгущаются и сгущаются, покрывая землю сплошным непроницаемым покрывалом. В другой обстановке уместно было бы полюбоваться столь завораживающим зрелищем… Но при одной лишь мысли о предстоящей посадке по спине пробегает холодок. Уцелеть в бою и разбиться, почти добравшись домой… «Нет! – успокаиваю сам себя, – все будет хорошо!»

– Мы на месте, – говорит штурман, и буквально через несколько мгновений я убеждаюсь в его правоте, увидев на темно-серой поверхности облаков яркое пятно. Это светит прожектор, обозначающий район нашего, ставшего за это время родным, аэродрома. Саша с блеском выполнил свою задачу, теперь дело за мной.

– Я – «двойка». Как погода? – запрашиваю «землю».

– Плохо, – отвечает дежурный, – нижняя кромка облаков на уровне пятидесяти метров.

Да, высота, скажем прямо, небольшая, но местность вокруг аэродрома, лишенная каких-либо возвышенностей, еще позволяет осуществить посадку даже в таких условиях. При более низкой облачности опускаться уже опасно, можно за деревья зацепиться.

Пробиться сквозь облака… Сказать, что это очень непростое и опасное дело, – значит не сказать ничего. Здесь права на ошибку нет и не может быть. Ведь даже точное знание высоты нижней кромки, что бывает весьма редко, совершенно не гарантирует удачи – показания наших высотомеров сильно зависят от атмосферного давления, поэтому всецело положиться на них невозможно. Да и погодные условия могут радикально измениться даже за очень небольшой промежуток времени, а уж тем более за три часа после взлета, поэтому единственное, что остается, – метр за метром прогрызать облачность в надежде установить визуальный контакт с землей.

«Ну, с богом!» – подумал я, погружаясь в облака. Опускаюсь ниже, ниже, еще ниже, в кабине становится все темнее и темнее, а противный «дымок» все так же лижет стекла кабины, полностью закрывая обзор. Мельком бросаю взгляд на авиагоризонт, проверяя пространственную ориентацию самолета, затем на высотомер. Все нормально, запас еще есть. Продолжаю снижение.

Наконец начинают проступать неясные контуры деревьев, и вскоре мне удалось, сориентировавшись на местности, выйти к аэродрому. И когда до посадки оставалось совсем немного, прямо по курсу, на взлетно-посадочной полосе, вспыхнул огонь. Пришлось уходить на второй круг, после которого стало окончательно ясно: сесть дома не получится. Ладно, не беда, пойдем на восток, в Новую Ладогу…

…Первым из-за отказа прибора скорости незадолго после взлета вернулся экипаж Коли Соловьева. Затем, выполнив задание, стали приходить остальные. Предпоследним садился экипаж капитана Константюка. Но туман сыграл с ним злую шутку, и комэск, внезапно утратив видимость, зацепился за деревья. Машина камнем рухнула на землю и загорелась. Штурман Петр Кошелев сумел спастись сам и вытащить из огня своего тяжело раненного командира…

Но Новая Ладога также оказалась закрыта туманом. Вдобавок местная ПВО, классифицировав наш самолет как вражеский, открыла по нам довольно плотный зенитный огонь. Так что пришлось убираться оттуда, чтоб чего не вышло. В Сеще и в Тихвине погодные условия оказались еще хуже, чем у нас, поэтому извечный русский вопрос «что делать?» встал с предельной остротой, требуя моментального принятия решения.

Взяли курс на Москву, набрали высоту две тысячи метров и потопали. Луна светит, облака проплывают под крыльями. Кажется, конца и края этому не будет…

– Командир! Сколько топлива осталось? – интересуется Саша.

– Полчаса у нас есть гарантированно, – отвечаю. – 1-й и 2-й баки выработаны, остались 3-й и 4-й, и то не полные. Ну, в лучшем случае минут сорок. Если не распогодится, будем прыгать.

– Допустим, – вслух размышляет штурман, – мы с радистом где-то рядом приземлимся. Вместе не пропадем. А ты как же?