Михаил Шишков - Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

Ровно в назначенное время наша неразлучная тройка «мушкетеров» входила в двери гостеприимной ленинградской квартиры. В первые же секунды бросились в глаза пустые дверные проемы, голый пол, некогда прикрытый аккуратными прямоугольничками паркета, сложенные в углах комнаты свертки с нехитрым домашним скарбом, ранее занимавшим свои законные места на полках исчезнувших шкафов… Лишь чудом уцелевший стол да несколько разнокалиберных стульев, видимо, позаимствованных у соседей.

Сердце моментально пронзила боль. Я вспомнил, как Маша рассказывала мне о том, что еще в первую блокадную зиму все, что только могло гореть, было брошено в прожорливое чрево буржуйки. Словно перенесясь во времени на два года назад, я представил себе изможденную девчушку, прячущуюся от пронизывающего насквозь холода в старенькое пальто. Она сидит и с отчаянием наблюдает, как догорают последние обломки книжного шкафа. Осталось лишь немного паркета, но этого хватит лишь на неделю… А на улице все так же равнодушно завывает ледяной январский ветер, предрекая скорую неизбежную смерть… «Враг должен ответить за все!» – с ненавистью подумал я.

Видимо, следы внутренних переживаний явно читались на моем лице, по крайней мере, Маша смогла без особых затруднений сделать это. Она как будто невзначай подошла ко мне и незаметно для остальных погладила мой судорожно сжатый кулак. Это ласковое прикосновение вернуло меня в сегодняшний день, в котором меня ожидало беззаботное веселье в обществе любимой девушки и хороших друзей.

Молодость и свойственный ей безграничный оптимизм вскоре наполнили комнату праздничными тостами, шутками и смехом. Старенький патефон и несколько еще довоенных пластинок оказались как нельзя кстати. Пару раз я поймал себя на мысли о том, что совершенно забыл о войне и обо всем, связанном с ней, мысленно поблагодарив судьбу за эти прекрасные мгновения…

А на следующий день мы вновь погрузились в привычный водоворот полковых забот. Мне пришлось особенно трудно, ведь мой самолет отправили в Комендантское для переоборудования. Таким образом, я вновь оказался безлошадным, тут же перейдя в разряд бессменных дежурных по аэродрому. Лишь иногда мне планировали непродолжительные полеты для поддержания в форме моих летных навыков. И так продолжалось бесконечно долгих две с половиной недели. Тоска, да и только.

Как я уже упоминал ранее, суть перекомпоновки самолета сводилась к оборудованию рабочего места штурмана там, где ему обеспечивалось наибольшее удобство работы, – в носовой части кабины. Благодаря этому в отсеке стрелка-радиста появилось свободное пространство, пригодное для размещения нового члена экипажа – воздушного стрелка, на которого возлагалась задача прикрытия нижней полусферы от вражеских истребителей.

Честно признаться, особой необходимости в нем мы не видели, ведь практически все время летали на малых высотах, не позволявших истребителям подобраться к нам снизу. А в сложных метеоусловиях и уж тем более ночью стрелок превращался в бесполезного пассажира, поэтому, по согласованию с командиром, его брали с собой только в дневное время, иными словами, очень редко.

Так в моем экипаже появился воздушный стрелок Китаев, высокий худощавый восемнадцатилетний парнишка. Однажды я очень торопился в столовую и поручил ему чистку своего пистолета. Перед этим, как положено, вытащил обойму и предусмотрительно проверил наличие патрона в патроннике. Мало ли что может произойти, оружие все-таки боевое. Кстати, после полета стрелки-радисты и воздушные стрелки сразу же сдавали свои пистолеты, а мы со штурманом, будучи офицерами, – нет.

Видимо, Китаеву очень уж хотелось пострелять, а добыть несколько лишних патронов в военное время не составляло никакого труда. Сейчас уже не помню в подробностях, как это произошло, но он умудрился прострелить себе ногу…

Ох и скандал же был… Мне, конечно, изрядно досталось. Все-таки мой подчиненный. А Китаевым вплотную занялся особый отдел, подозревая в этой досадной случайности попытку «самострела»… Хорошо, наш полковой особист снисходительно отнесся к безусому мальчишке, и тот, залечив свою рану, без особых нареканий прослужил в составе моего экипажа до самого конца войны…

Примерно в это самое время, в начале января, Победкин принял решение рекомендовать Шарыгина на должность командира звена, что повлекло за собой своеобразную принудительную «рокировку», в результате которой мы с Колей поменялись штурманами. Эта кадровая перестановка буквально сбила меня с ног, но изменить что-либо было невозможно – армейская дисциплина требовала беспрекословного исполнения приказа. Я пытался поговорить с Победкиным, но все мои доводы разбивались о его несокрушимую логику – командиру звена требуется более опытный и наилучшим образом подготовленный штурман. Что делать, пришлось подчиниться…

Надо сказать, что такие перемены всегда воспринимаются болезненно авиаторами всех стран и народов. Ведь члены экипажа – это гораздо больше, чем друзья или коллеги, это настоящая семья, делящая поровну и победы, и поражения. А на войне – тем более жизнь и смерть – все общее. По личному опыту могу сказать, что самым сокровенным и важным для себя я всегда делился лишь с товарищами по экипажу.

Именно поэтому такое обычное для других родов войск понятие, как субординация, в авиации почти не прижилось. Летчики и штурманы вообще обращались друг к другу только по именам, а в устах стрелков-радистов слово «командир» звучало скорее как дань уважения, чем требование устава. Смирнова, своего первого боевого штурмана, хоть он был старше меня на целых девять лет и носил звание капитана, я, безусый младший лейтенант, после первого же вылета стал называть Димой. В общем, не зря появилась в армейском обиходе следующая поговорка: «Где начинается авиация, там заканчивается дисциплина».

Иван Бабанов, мой новый штурман, прибыл в полк в августе 43-го и на первых порах производил впечатление несколько нелюдимого человека. В противоположность живому общительному Саше Андрееву, во время всеобщего веселья он предпочитал держаться несколько в стороне, меланхолично растягивая меха своего баяна. На все попытки завести обстоятельную беседу Иван всегда отвечал односложно, больше предпочитая слушать, чем говорить. «Наверное, возраст, – решил я тогда. – О чем ему с нами, пацанами, болтать…»

Но прошло совсем немного времени, некоторый холодок в его сердце растаял, и Иван начал рассказывать о себе, сначала понемногу, затем все больше и больше. Оказалось, родом он из Иваново, знаменитого на всю страну своими ткацкими фабриками. Отслужив положенный срок в рядах Вооруженных сил, Бабанов поступил в Военную школу имени ВЦИК (в наши дни – Московское высшее общевойсковое командное училище), но вернуться в армию после ее окончания молодому офицеру так и не пришлось. Ивана направили в совсем другое ведомство, в котором он довольно быстро стал заместителем начальника ивановской тюрьмы.