Михаил Шишков - Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

Связь с экипажем тоже пропала. Осмотрев через остекление пилотской кабины изрешеченную осколками носовую часть самолета, я с ужасом подумал о своих товарищах, Иване Бабанове и Иване Двойнишникове, людях, ставших для меня за эти месяцы практически родными.

Поверьте, это не преувеличение, ведь боевой экипаж – не просто коллектив, связанный выполнением общей боевой задачи, а скорее семья, в которой все понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. В которой все общее – и победа, и смерть…

Внутри меня все похолодело… «Бабанов вряд ли уцелел… Слишком уж много осколков… Наверное, и Двойнишникову изрядно досталось…» Но времени предаваться унынию или каким-либо другим эмоциям не было. Ребятам уже ничем не помочь, остается спасаться самому. Но все же в глубине души теплилась надежда, что им повезло отделаться лишь ранениями…

Конечно, в подобной ситуации ни о каком наблюдении за судьбой атакованного транспорта и речи быть не может. Тут хоть бы до дома дотопать. А самолет, обремененный умолкнувшим мотором, да еще и незафлюгерованным винтом, так и норовит развернуться влево и, кувыркнувшись через крыло, камнем рухнуть в воду… Малейшее неверное движение – и все… Высота слишком мала, чтобы успеть исправить ошибку. Так что держу машину «на руках», словно младенца, уговаривая ее, как живое существо: «Родная моя «двоечка»! Только продержись! Тебе тяжело, знаю. И мне тоже. Давай, милая, не подведи!» И самолет, словно внимая моим мольбам, хоть тяжело, но все-таки продолжает свой нелегкий путь на восток…

Иду на минимальной высоте, до пятнадцати метров, стараясь буквально слиться с морем. Так меньше шансов, что обнаружат. Как назло, солнце светит прямо в глаза… Но это не страшно… Главное, уцелевший мотор пока не барахлит… На всякий случай все же стараюсь держаться в видимости эстонского побережья – какой-никакой, но шанс спастись в случае чего… А там, если повезет, переберусь через линию фронта…

Одна минута следует за другой, а самолет как будто повис в воздухе. Лишь немного изменяющаяся конфигурация береговой линии убеждает меня в обратном. Бросаю взгляд на часы – сейчас я должен находиться над противолодочными сетями, в три ряда перегородившими Финский залив от Таллина до Хельсинки. Где-то рядом должны быть немецкие сторожевые катера, их охраняющие… А вот и они… Постреляли по мне, конечно, но так, больше для острастки. Слишком уж далеко я пролетал.

На исходе сороковой минуты, прошедшей с момента атаки, показались острова Гогланд и Большой Тютерс, промежуток между которыми мы называли «воротами». За ними – Лавенсаари, где располагался полк истребителей под командованием Василия Голубева. На душе стало намного спокойнее – в случае чего, сяду у них…

Внезапно слева-спереди появились темные силуэты двух быстроходных десантных барж, направлявшихся как раз в нашу сторону. Враги, никаких сомнений. Нашим нечего делать в этом районе. «Хоть бы удалось проскочить… Только бы не заметили…»…

Вдруг… раздались пулеметные очереди из кабины стрелка. «Ваня! Стой! Ты что делаешь!» – закричал я изо всех сил, как будто он, отделенный от меня бомбоотсеком, мог что-либо услышать… Вот тут-то немцы и отозвались… А я иду прямо, лишенный возможности хоть какого-либо маневра, держусь, чтобы только не упасть. Словом, идеальная мишень… Но, видно, кому-то там, на небе, я был очень-очень небезразличен, иначе никак не объяснить тот факт, что обычно столь метким немецким зенитчикам не удалось даже одним-единственным осколком зацепить мой самолет.

Едва успев перевести дух, по привычке глянул на приборную доску: температура моего правого мотора уже переползла за двести градусов. Открыть юбки, увеличивающие продув охлаждающего воздуха, не могу – не работают. Гидросистема перебита.

Тем не менее я решил не садиться на Лавенсаари, а идти дальше. Двигатель, несмотря ни на что, работает нормально, температура пока не растет. Эх, была не была! Полечу до Кронштадта, там тоже аэродром имеется, Бычье Поле. Оттуда все-таки легче будет перегнать домой подремонтированный техниками самолет.

И вновь израненная машина продолжает свой путь. Мои нервы, натянутые до предела, словно вросли в ее лонжероны и нервюры, улавливая даже самое незначительное подрагивание плоскостей. В этот момент мы, как никогда ранее, нераздельно слились в одно целое, так, что едва возможно было бы провести четкую границу между человеком и ведомым его волей самолетом.

…Именно тогда я окончательно понял: крылатая машина – такое же живое существо, как и любое другое. Она – не просто металл, по воле человеческого разума принявший форму летательного аппарата. Она – живая душа, жаждущая от летчика такта и уважения, в награду за это отвечающая искренней любовью и преданностью, вынося его на своих крыльях из, казалось бы, безвыходных ситуаций.

Может быть, человеку, далекому от авиации, подобные рассуждения покажутся несколько фантастическими. Скорее всего, скажет он, чудесное спасение экипажа от неминуемой гибели – заслуга лишь конструкторов, талантливо спроектировавших планер и двигатель, и летного мастерства пилота, да и вообще, нет в этом «бездушном железе» ничего такого, чего нельзя было бы оценить формулами аэродинамики и прочности… Очень может быть… Но, думаю, бывалый летчик, услышав подобные рассуждения, просто многозначительно промолчит, не желая вступать в бесполезные споры…

Добравшись до Кронштадта, я, немного подумав, направился домой. «Чего уж там! Дотянем домой, до Каменки всего ничего осталось, минут десять. Мы оба выдержим это!»

…Вспоминая эти полтора часа, проведенные на грани жизни и смерти, до сих пор удивляюсь счастливому стечению обстоятельств, позволившему мне остаться в живых. И то, что при хорошей видимости на протяжении четырехсот километров нам не встретился ни один вражеский истребитель, можно расценивать лишь как необъяснимое везение…

Наконец мы дома, начинаю разворачиваться для захода на посадку. Сейчас необходима предельная собранность. Расслабляться – смерти подобно. Стоит лишь на мгновение зазеваться, самолет, до сих пор заботливо оберегавший тебя сотни километров, словно строптивый жеребец, почуявший волю, тут же ударит о землю своего беспечного наездника. Не счесть подобных случаев в авиации.

Честно признаться, вначале хотел на пузо садиться – давления в гидросистеме, с помощью которой выпускались шасси, нет. Затем все же решил попробовать аварийный выпуск, работавший от сжатого воздуха. Дернул ручку, смотрю – а шасси-то вышли. Хорошо!

Захожу на посадку… Боковые колеса коснулись матушки-земли. Так… Опускаю нос. Но что это? Самолет хоть понемногу, но все-таки катится в сторону обочины взлетно-посадочной полосы… И пока он движется еще слишком быстро, ничего поделать с этим нельзя. Тормоза ведь тоже от гидросистемы работают… А ее нет… Использовать аварийную воздушную систему рано… Она же ведь сразу затормозит колеса. Тогда – не миновать аварии!