Вячеслав Фетисов - Овертайм

Через три или четыре дня Хомутову сообщили, что отца больше нет. В Архангельское, где мы жили на сборах, дозвониться почти невозможно, но До него добрались и второй раз, но теперь со страшным сообщением. С Хомутовым случилась истерика. Я тогда не знал, что происходит, поэтому с ужасом смотрел, как крепкий парень, хоккеист, так рыдал и бился головой. Рассказывали, что он бросался на Тихонова, но его держали. Эмоциональный срыв. Потом какое-то время Хомутова в сборную не включали. Таким образом Тихонов еще и наказал Андрея за нанесенные оскорбления.

Из Детройта меня отпустили в Москву с сохранением зарплаты, более того, всех премиальных, которые команда зарабатывала. И без всяких условий типа «чтобы через неделю играл»; сколько надо, столько в Москве и находись, как сможешь приехать — приезжай.

Получилось, что в Москве я не сразу понял, насколько тяжела ситуация. Хотя некоторые доктора всем своим видом давали мне понять, что положение более чем серьезное. Я же их заставлял искать лекарства, постоянно теребил и дергал. Они все терпели, не обижались на меня. Профессор Роберт Борисович Мумладзе, который маму оперировал, ежедневно заходил к маме в палату и сам делал перевязки. И Андрей Петрович Сельцовский всегда находился рядом.

20 января мы с отцом приехали в больницу, побыли у мамы, и я говорю: «Папа, мне надо по делам съездить, вечером вернусь». Возвращаюсь я домой, время одиннадцать вечера, и вдруг что-то такое почувствовал… прошу водителя, чтобы он не уезжал, пока я не узнаю, как там в больнице. Папа говорит: «Да вроде бы все так же, без изменений». Не знаю почему, но решил: сам поеду в больницу, посмотрю, что и как.

Спускаюсь вниз, прошу водителя Сашу отвезти меня в больницу. Когда я вошел в мамину палату, женщины, ее соседки, уже спали. Смотрю, мама без сознания. Я поднял медсестер, нашел доктора. Позвонил Андрею Петровичу, он приехал. Начался необратимый процесс, мама уже в себя не приходила. Андрей Петрович и врачи старались что-то сделать. Ужасно, когда ты бессилен помочь. Я не знал, куда себя деть. Через час отец появился рядом, потом мамина сестра. Но мама нас уже не видела. Я, взрослый мужчина, никогда не думал, что так тяжело потерять маму. Почти все время до утра я простоял рядом с ней на коленях: молил Бога и плакал. Женщины уже давно не спали. Маму перевезли в отдельную палату, чтобы не мешать другим. Капельницу поставили. В начале шестого утра мамы не стало.

От родителей я позвонил Ладе. Когда Лада вернулась в Детройт из Москвы после похорон своего отца (до них она месяц сидела рядом с Юрием Георгиевичем в больнице), я отправил ее из детройтской зимы и холода на юг, отдыхать. Отправил на неделю, на острова в Карибском море, вместе с Анастасией, а с ними поехала и мама Сережи Федорова.

И вот туда, на Карибы, я и позвонил: «Мама умерла». Лада: «Я лечу в Москву». Я ей: «Куда ты полетишь?» Она твердит: «Лечу и все. Не знаю, успею ли к похоронам, но в Москве буду». Всего лишь один самолет в тот день улетал с острова в Нью-Йорк. Каким-то образом, со страшным скандалом. Лада с ребенком в него влезла. Оставила Настюху у Стеллы и Валерия Зелепукиных и дальше — в Москву. Она успела прямо из Шереметьева в церковь на отпевание. Рядом с этой церковью во Владыкине, в бараке, мы когда-то жили. В этой церкви крестили меня. Толика, отпевали дедушку и бабушку. Похоронили маму, справили поминки. Отец с Ладой меня отправляют в Детройт: «Здесь уже ничем не поможешь». И на следующий день выпроводили. Лада осталась помогать отцу убираться, разбираться, организовать девять дней.

Как мне хотелось выиграть Кубок Стэнли именно в этот сезон, потому что мама всегда мечтала, чтобы я ходил в победителях, но в то же время боялась, чтобы у меня не случилось травмы. В прошлом году, когда я привез ее и папу как раз на финал Кубка, мама очень горевала из-за нашего поражения. Я надеялся выиграть Кубок в память о маме и переживал проигрыш «Колорадо» в полуфинале так, как не переживал даже поражение от «Нью-Джерси» в финале. И ведь такой выдался сезон, когда мы почти не проигрывали. «Русская пятерка» всех громит, нас боятся, что в НХЛ случается крайне редко. Никто не сомневается — Кубок наш… И мы проигрываем «Колорадо Эвеланш». Не могу описать, что творилось в душе, когда мы уступили в гостях шестую игру. Игорь Ларионов, которого я ни разу не видел подверженным эмоциям, даже он заплакал в голос, когда мы уже сели в автобус и стали отъезжать от стадиона. Рухнула наша с ним самая большая мечта, и, казалось, рухнула окончательно.

Но жизнь продолжалась, правда, на этот раз хозяин уже не устраивал банкета после сезона. Через три дня мне позвонил генеральный менеджер и попросил, чтобы я приехал в офис, он хочет поговорить со мной. В офисе мне объявили; они предлагают, чтобы и на следующий год я играл в «Ред Уингз». Менеджер советует: «Подумай». Я ответил, что слишком тяжело мне дался этот год, а еще предстоял Кубок мира, будь он трижды проклят со всеми родными до боли руководителями советско-российского хоккея. Но все же я обещал, что подумаю, после чего мне вручили для изучения контракт. По новому соглашению с клубом мне причиталось денег больше, чем я получал в прошлом сезоне.

Многие почему-то думали, что «Детройт» — самая богатая в НХЛ команда. Но, скорее всего, самые большие деньги у «Нью-Йорк Рейнджере». Но и мы, конечно, не на голом энтузиазме играли. Меня попросили позвонить не позже чем через месяц, менеджеру нужно было знать, как строить команду. «Мы планируем привлечь много молодых защитников, и нужен опытный человек, который поможет им стать членами команды». Я пообещал быть готовым к ответу через пару недель. Посидели мы с Ладой, все обсудили и решили, что мне надо играть, пока играется, тем более силы есть. И Кубок Стэнли так был близко последние два года. Мечта, правда, умирает последней. Поэтому в глубине души, в самой глубине, я надеялся; может. Бог действительно любит троицу?

А пока нам предстояло съехать с арендованной квартиры, следовательно — собирать вещи. У нас правильно говорят, один пожар — это два переезда. Коробки, игрушки, какие-то вещи, которых вроде не видно, но когда начинаешь собираться — конца им нет. Половину коробок решили оставить у Славы Козлова, благо у него большой дом. Половину, которая могла пригодиться или никогда уже не потребоваться, отослали в Нью-Джерси. Анастасия с Ладой отправились домой самолетом, а мы вдвоем со Славой сели в мою машину и погнали ее в Нью-Джерси. Добрались очень быстро, за восемь часов, меняя друг друга в дороге. Пожили немножко в Нью-Джерси. Слава там встретился со своей герлфренд, и мы — Лада, Настя, Жанна, Слава и я — поехали отдыхать.

Сначала две недели жили в Пуэрто-Рико, потом на десять дней отправились в круиз на корабле. Это путешествие стоит того, чтобы сказать о нем нескольких слов. Сидели мы спокойно на пляже в Пуэрто-Рико, солнце, море, ветерок, мимо корабли проплывают, и кому-то взбрело в голову отправиться в круиз. Я совсем не рвался в плавание, но Ладе всегда хотелось попутешествовать на пароходе. И дочке эта идея понравилась. Пришлось связаться с нашим туристическим агентом и попросить найти какой-нибудь хороший круиз. Она на следующий день перезвонила: «Слава, бесполезно, все круизы забиты до конца августа — начала сентября. Слишком поздно вы спохватились». Я прошу: «Ты посмотри еще, может, что-то в компьютере и появится». Она через пару дней звонит снова, нашла, говорит, две хорошие каюты, в одной как раз можно с ребенком разместиться. Каюты с балконом-палубой прямо над водой.