Борис Соколов - Двуликий Берия

В соответствии с Вашими указаниями от 29 IX. 1944 г. НКГБ СССР продолжает мероприятия по получению более полной информации о состоянии работ (о проблеме урана) и развитии за границей.

В период 1941–1943 гг. важные данные о начале исследований и работ в (США) по этой проблеме были получены нашей закордонной агентурой с использованием контактов тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ и в связи с выполнением ответственных поручений по линии (ИККИ).

В 1942 г. один из руководителей научных работ (по урану в США проф. Оппенгеймер (негласный член) аппарата (т. Броудера) проинформировал нас о начале работ.

По просьбе т. ХЕЙФЕЦА, подтвержденной (т. Броудером) им было оказано содействие в допуске к исследованиям наших проверенных источников, в том числе родственника (т. Броудера).

В связи с осложнением оперативной обстановки (в США), роспуском (Коминтерна), а также принимая во внимание объяснения тт. ЗАРУБИНА и ХЕЙФЕЦ по делу МИРОНОВА, представляется целесообразным немедленно прекратить контакты с.2 руководства и активистов (КП США) с учеными и специалистами, участвующих в работах по (урану).

НКГБ просит получить согласие Инстанции.

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ

Комиссар государственной безопасности I ранга

/МЕРКУЛОВ/

(Верно: Юрьев

2 X 44 г.)

Отпечатано

Экз № 1 — т. Берия

№ 2 — Секр. НКГБ

№ 3 — I Упр. НКГБ

Исп. т. КОССОВ

Секр. НКГБ СССР

(Слова в скобках вписаны от руки)».

На первый взгляд это письмо может показаться подлинным. И стиль вроде бы похож на подлинные документы НКГБ/НКВД, и канцелярское оформление соответствует, и наиболее конфиденциальная информация вписана в машинописный текст от руки. Но при более тщательном анализе текста и реквизитов приходишь к выводу, что перед нами — фальшивка.

Начнем с грифа. Документы, в которых речь шла об агентах такого уровня, обычно шли под высшим грифом секретности «Особая папка» и составлялись в единственном экземпляре. Так, когда в 1949 г. тогдашний министр внутренних дел Сергей Круглов докладывал Сталину о том, кто из пленных немецких генералов, которых предполагалось отпустить на родину, был завербован в качестве советских агентов, то не только фамилии генералов были вписаны министром от руки, но и сам документ был изготовлен в единственном экземпляре. А гриф «Сов. секретно, срочно» в 1942 г. НКВД присваивал, например, документам, где речь шла о настроениях жителей территорий, освобожденных от немецкой оккупации, на основании материалов почтовой цензуры. Составленное же в трех экземплярах письмо Меркулова Берии должно было бы стать достоянием, кроме Лаврентия Павловича, еще добрых двух десятков человек, включая работников секретариата НКГБ и сотрудников 1-го управления, занимавшегося внешней разведкой. Но письмо, составленное в единственном экземпляре, должно было печататься на бланке наркома госбезопасности. А тот, кто изготовлял письмо, вероятно, не имел под рукой подходящего бланка или не знал, какие именно бланки использовались осенью 1944 г.

Есть и другие несообразности. Так, пометку о том, что письмо вручено адресату, обычно делал не сам нарком, а сотрудник секретариата. И уж совсем невозможно себе представить, чтобы сам Меркулов или его секретарь позволили себе столь фамильярную резолюцию на документе: «ЛБ получено». О подобной фамильярности Лаврентию Павловичу могли тотчас донести. По всем канонам канцелярской этики полагалось писать: «т. Берия получено».

Еще более странно, что Меркулов обращается к Берия только как к наркому внутренних дел. Между тем он просит Лаврентия Павловича походатайствовать перед Инстанцией, т. е. Сталиным, чтобы компартии США было приказано прекратить контакты с участниками американского уранового проекта. Но это явно не входило в функции Берии как наркома внутренних дел, зато прямо соответствовало его работе на двух других, более высоких постах — заместителя председателя ГКО и заместителя председателя Совнаркома. Однако эти должности Берии Меркулов в письме почему-то не упоминает.

Но еще более странным выглядит содержание письма. Просить американских коммунистов прекратить контакты с участниками уранового проекта было в тот момент совершенно неуместно по двум причинам. К октябрю 1944 г. Москва основательно испортила отношения с генеральным секретарем компартии США Эрлом Браудером, который выдвинул идею мирного сосуществования капитализма и социализма и в мае 1944 г. на съезде провел резолюцию о роспуске компартии. Кремль поддерживал антибраудеровскую фракцию, которая в 1945 г. и отстранила Браудера от руководства. Главное же, просьба Меркулова выглядит совершенно непрофессионально, а ведь он все-таки был профессионалом с многолетним стажем. Ни в коем случае нельзя было просить руководство американской компартии прекратить контакты только с участниками уранового проекта. Учитывая густую инфильтрацию партии агентами ФБР, это означало бы прямо указать американской контрразведке на повышенный интерес Москвы к атомной бомбе. Проще и безопаснее было бы попросить американских коммунистов вообще воздержаться от контактов со всеми негласными членами партии. И уж совсем нелепым выглядит настойчивое упоминание в этом письме контактов советских агентов и резидентов с Оппенгеймером, а также того факта, что с его помощью удалось внедрить в урановый проект свою агентуру. Сталина такие детали вряд ли интересовали, Берия их и так должен был бы знать, а американским коммунистам сообщать их и вовсе было ни к чему.

Характерно, что в письме Меркулова главная информация, которая доводится до адресата, это тот факт, что Оппенгеймер — наш агент, а вовсе не доказательство необходимости, что надо просить Сталина, чтобы американские коммунисты не контактировали с участниками уранового проекта. И информация, содержащаяся в письме, не выходит за рамки той, которая приведена в мемуарах Судоплатова. Это касается и дела Миронова. Бывший сотрудник нью-йоркской резидентуры НКГБ Василий Миронов написал донос на Василия Зарубина и его супругу, которые в результате были отозваны. Судоплатов утверждает, что вице-консул в Сан-Франциско Григорий Хейфец (кличка «Харон») был также отозван из США в связи с историей с Мироновым (последнего в конце концов признали шизофреником).

В действительности и с Хейфецем, и с Оппенгеймером дело обстояло совсем не так, как представляется в мемуарах. Материалы НКГБ, связанные с атомным шпионажем в США, давно уже изданы на Западе и доступны в Сети. Это сделано в тетрадях Александра Васильева. Васильев — бывший офицер КГБ, участвовавший в совместных проектах Службы внешней разведки и американских издательских центров по изучению деятельности советской разведки в США в 90-е годы. В 1996 г. он эмигрировал в Англию, а позднее сумел вывезти и опубликовать десяток тетрадей своих выписок из архивов СВР, посвященных в значительной мере атомному шпионажу. Поскольку выписки опубликованы факсимильно, то, учитывая их объем, трудно заподозрить столь масштабную фальсификацию с российской стороны. Так вот, в бумагах приводятся обширные выдержки из доклада начальника 1-го управления НКГБ генерала Павла Фитина, относящегося к ноябрю 1944 г. И там, в частности, говорится, что «Хейфец отозван из США как не справившийся с работой», без какой-либо связи с делом Миронова. Здесь же перечислялись многочисленные претензии к работе Хейфеца: и утверждалось, что он «прислал в центр только одно более или менее заслуживающее внимания сообщение (содержание беседы Рузвельта с Бенешем (о встрече президента Бенеша с Рузвельтом сообщил Богуш Бенеш, генеральный консул Чехословакии в Сан-Франциско. — Б. С. ); вся остальная информация, поступившая от «Харона», носила характер частных высказываний и слухов, не подкрепленных никакими данными». В вину Хейфецу как раз и ставилось, что он не разрабатывал активно участников американского уранового проекта. Утверждалось также, что «за это время «Харон» завербовал только двух агентов «Мап» (негласный член КП США, дочь миллионера, нигде не работает) и «Парк» по линии «ХУ» (научно-технической разведки)». Имена этих агентов сегодня известны, и никакого отношения к Манхэттенскому проекту они не имели.