Тимоти Колтон - Ельцин

Лигачев взял на себя инициативу в обсуждении и поинтересовался, почему Ельцина не было слышно на многих заседаниях Политбюро; по-видимому, он намекал, что все это время Ельцин подло собирал материалы для своего выступления на пленуме [525] Пленум ЦК. С. 242–243. . Если ядовитую реакцию Лигачева предвидеть было нетрудно, то некоторые удары поразили Ельцина гораздо сильнее. Позже он говорил, что на пленуме столкнулся с «предательством» [526] Отображая коллективное отношение к себе, Ельцин в своем описании этого дня ( Ельцин Б. Исповедь. С. 135–136) отказывается видеть у выступавших иные мотивы, кроме самых низменных: «Уж вроде работали рядом, уж, кажется, пуд соли вместе съели… но каждый, каждый думал о себе, каждый считал, что на этом деле можно какие-то очки себе заработать». . Он не ожидал, что против него выступят несколько региональных руководителей, Яков Рябов и члены Политбюро Рыжков и Яковлев. Борис Коноплев, первый секретарь из Пермской области, где прошло детство Ельцина, назвал выступление Ельцина «или незнанием жизни, или попыткой просто увести нас в сторону, исказить положение». Земляк Рябов, который в 1960–1970-х годах был шефом и покровителем Ельцина в Свердловске, а ныне занимал пост Посла СССР во Франции, сказал, что не должен был рекомендовать его для работы в партийном аппарате и что следовало вовремя разглядеть свойственную ему «манию величия» [527] Пленум ЦК. С. 251–252 (Коноплев). С. 253–254 (Рябов). В мемуарах Ельцин особенно суров к Рябову, предполагая, что Рябов выступил, чтобы «себе какую-то тропинку проложить вверх, если не к будущему, то хотя бы к своей пенсии» ( Ельцин Б. Исповедь. С. 135). Ельцин встречался с Рябовым во время визита во Францию в мае 1990 года. На борту самолета «Аэрофлота» на пути в Москву он перед всеми спросил у Рябова, почему тот так выступил в 1987 году. Рябов ответил, что ему не в чем раскаиваться и что он продолжает придерживаться того же мнения. Бонет П. Невозможная Россия: Борис Ельцин, провинциал в Кремле // Урал. 1994. Апрель. С. 25. . Рыжков повторил как попугай обвинения Лигачева и дополнил их замечанием о ельцинском «политическом нигилизме» и желании расколоть Политбюро. Яковлев отметил, что Ельцин продемонстрировал панические, «мелкобуржуазные настроения» и «упоение псевдореволюционной фразой». Михаил Соломенцев, поддержавший Ельцина в 1985 году, теперь упрекнул его в склонности к злопамятности, сравнив при этом со снежным комом, который цепляет на себя мелкий мусор, лежащий под снегом. Воротников, который также прежде был сторонником Ельцина, выразился по-другому: «На заседаниях Политбюро, Борис Николаевич, ты в большей части действительно отмалчивался. Вот какая-то маска на лице все время у тебя… Ведь он же не был таким, когда работал в Свердловске… А здесь вот надел на себя маску. Всем недоволен, все какое-то чувство неудовлетворенности всем и вся». Председатель КГБ Чебриков обвинил бунтаря в том, что он «не полюбил москвичей» и болтал с иностранными журналистами [528] Пленум ЦК. С. 254–257 (Рыжков). С. 262–263 (Яковлев). С. 273–276 (Соломенцев). С. 259 (Воротников). С. 261–262 (Чебриков). .

Тон выступлений был патерналистским и поучающим. Когда в конце заседания Ельцин пристыженно попытался оправдаться, Горбачев прервал его на полуслове: «Борис Николаевич, ты что, настолько политически безграмотен, что мы ликбез этот должны тебе организовывать здесь?» — «Нет, сейчас уже не надо», — с запинкой ответил Ельцин. Затем Горбачев с важным видом указал Ельцину на его «гипертрофированное самолюбие» и ребяческую потребность в том, чтобы вся страна «вращалась вокруг твоей персоны», как это было в Москве после 1985 года. Несколько выступивших обвинителей посоветовали Ельцину хорошенько обдумать все, что произошло на пленуме, и извлечь из этого урок, осознав собственную «политическую незрелость». Шеварднадзе, который после Яковлева был самым либеральным членом Политбюро, уличил Ельцина в «безответственности» и «примитивности» его позиции. Председатель советских профсоюзов Степан Шалаев заявил, что Ельцину следует с вниманием отнестись к Лигачеву, аппарат которого был «огромной школой для каждого коммуниста, который принимает участие в их работе»; эта мысль была подхвачена и Рыжковым. Сергей Манякин сказал, что Ельцин тянул время со вступлением в партию в 1960-х годах и никогда не был надлежащим образом закаленным коммунистом и гражданином; Лигачев совершил ошибку, слишком мягко относясь к Ельцину и не «ударив кулаком по столу» при его выходках [529] Там же. С. 280 (Горбачев и Ельцин). С. 249 (Владимир Месяц по поводу незрелости). С. 265 (Шеварднадзе). С. 245 (Шалаев). С. 244 (Манякин). С. 280 (Горбачев). .

В заключительном слове Ельцин назвал пленум «суровой школой… для меня за всю жизнь». Он попытался на ходу переформулировать несколько своих предложений в примирительной форме, сказав, например, что, говоря о восхвалении Горбачева, имел в виду всего «двух-трех товарищей». Ельцин признал, что в итоге согласен с оценкой своего выступления: «То, что я подвел Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив сегодня, — это ошибка». Затем Горбачев спросил, способен ли Ельцин продолжать свою работу, тем самым показав, что готов к примирению, если Ельцин возьмет свои слова обратно. Ельцин на это не согласился и снова повторил, что просит освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК. В ответном слове Горбачев назвал выступление Ельцина «политически ошибочным» и призвал Политбюро и МГК собраться, чтобы рассмотреть его заявление об отставке [530] Там же. С. 279–281. То, что Горбачев был готов к компромиссу, утверждает член Политбюро Воротников ( Воротников В. А было это так. С. 169) и, без комментариев о наказании, сам Горбачев ( Горбачев М. Жизнь и реформы. Т. 1. С. 373). . Ельцин, как и все остальные, проголосовал за эту резолюцию.

Все же еще оставалось время на то, чтобы как-то замять скандал. Через несколько дней собралось бюро горкома. На заседании Ельцина осудили за то, что он выступил, не посоветовавшись с товарищами, но в резолюции говорилось, что ему следует разрешить остаться на посту первого секретаря. Сообщить об этой резолюции Горбачеву члены бюро поручили Сайкину, пользовавшемуся самой хорошей репутацией. Тем не менее генсек решил, что дело закрыто, и не захотел с ним встретиться. Ельцин присутствовал на заседании Политбюро 31 октября, где снова просил прощения за свое выступление десятью днями раньше. В своих мемуарах он об этом не упоминает. В Политбюро он сообщил собравшимся, что согласен с предложением бюро МГК и готов остаться московским руководителем:

«Я переживаю критику после своего выступления на Пленуме. Причиной выступления было беспокойство за то, что перестройка набрала было скорость, а теперь мы теряем эту скорость. Я готов дальше работать, надо держаться курса на перестройку. Признаю, что очень много брал на себя, что виноват. В чем именно виноват, еще не увидел, по-настоящему не нащупал. С середины 1986 года чувствую сильные психологические перегрузки. Надо было открыто идти с этим к товарищам в горкоме, в Политбюро. Но мешало самолюбие. И это главная моя ошибка. Готов отдельно поговорить и с Егором Кузьмичом [Лигачевым], и с Александром Николаевичем [Яковлевым], и с Георгием Петровичем [Разумовским]. Товарищи в горкоме от меня не отвернулись, просят остаться, хотя и осуждают за выступление».